Робин ощущала возбуждение, смешанное с досадой. Ее ждет весь мир, а ей придется годы напролет корпеть над латынью и греческим.
— А что будешь делать ты, Робин, если не собираешься выходить замуж?
— Наверно, поступлю в колледж Гиртон.
Когда отец сказал, что она выдержала экзамены, Робин совсем не почувствовала удовлетворения. Девушка начала плавать по периметру пруда. И представила множество картин: убогие лачуги местных батраков; триумфальные сообщения по радио о конце всеобщей забастовки; молоденькие девчушки в Кембридже, горбящиеся за гроши. К возбуждению и досаде прибавился гнев.
— Робин хочет изменить мир. Правда, Робин?
В голосе Майи звучал сарказм. Но Робин, остановившаяся у веранды, только пожала плечами и подняла взгляд.
— Элен, давай сюда к нам. Я поучу тебя плавать.
Элен покачала головой. На ее лице, обрамленном золотыми локонами и полями шляпы, появилось выражение «и хочется, и колется».
— Разве что ноги помочить…
Она устремилась в зимний дом и через несколько минут вышла на веранду босиком. Тщательно приподняв крахмальные белые юбки, Элен уселась на краю веранды, опустила ноги в воду и взвизгнула.
— Брр, холодно! Как вы это терпите?
Увидев шедшего к ним Хью, Робин окликнула его и помахала рукой. Элен вспыхнула, вынула ноги из воды и опустила юбки, но Майя в одном белье, облепившем стройное тело, подплыла к нему и улыбнулась.
— Хью, дорогой, не хочешь окунуться?
Он улыбнулся в ответ, глядя на Майю сверху вниз.
— Нет уж. Вы что, с ума сошли? Еще только апрель. Хотите превратиться в сосульки?
Его голос донесся до Робин, нырявшей в самой глубокой части пруда. Она набрала в грудь побольше воздуха, снова нырнула и плыла над самым дном, пока онемевшие пальцы не нащупали что-то, наполовину зарывшееся в песок.
Робин устремилась наверх, выскочила из воды и глубоко вдохнула. Пальцы побелели, ногти стали синими, но в ее ладони лежала большая ракушка — такая же, как те, что украшали раму зеркала в зимнем доме.
Она услышала слова Хью:
— Элен, я отвезу тебя домой, хорошо? А ты, Майя, останешься обедать, верно?
Робин, стоявшая в спальне Дейзи, сняла юбку и блузку, бросила их на пол и надела через голову новое бархатное платье, темно-коричневое под цвет глаз. Платье было нарядное: с низкой талией, по колено, с воротником и манжетами, отороченными белым кружевом.
— Тебе не нравится?
— Нравится! — с отчаянием ответила Робин. — Дело не в платье, а во мне самой. Вот была бы я высокой, как Майя, или пышной, как Элен. Ты только посмотри на меня: маленькая, тощая, волосы какие-то мышиные…
Во рту у Дейзи были булавки. Она опустилась на колени и начала подкалывать подол.
— Как ты думаешь, я вырасту?
Дейзи покачала головой. Робин вздохнула. Дейзи пробормотала:
— Когда закончишь школу, сможешь носить высокие каблуки.
Снаружи донесся гул мотора. Робин отодвинула штору и принялась следить за Хью. Брат хромал к дому; за ним шли гости, приехавшие на выходные.
— Хью сказал Ричарду, что хотел бы давать частные уроки.
— Ох… — Робин широко улыбнулась и обняла Дейзи.
Дейзи вернулась к своему делу.
— Хоть бы он встретил хорошую девушку…
— Я думаю, ему следует жениться на Элен. Они прекрасно ладят. А Элен только и мечтает, что о замужестве и детях.
— Милая Робин, ты говоришь так, словно брак и материнство для женщины предосудительны.
— Брак, — презрительно повторила Робин. — Шить, стряпать, таскаться по магазинам — и прощай независимость. Твои деньги достаются мужу, и он распоряжается ими так, словно ты ребенок или служанка.
Она покраснела и сняла платье через голову. Даже ее отец, социалист-фабианец и борец за права женщин, каждую неделю давал жене деньги на ведение хозяйства, а раз в месяц вручал некую сумму на карманные расходы. Плечи Дейзи поникли, и Робин поняла, что совершила бестактность.
В тот вечер за столом сидели десять человек: четверо из семьи Саммерхейсов; Майя; художник Мерлин Седберг; старый друг и одноклассник Хью Филип Шоу; Тед и Мэри Уорбертон из социал- демократической федерации Кембриджа и Персия Мортимер, что во время оно была подружкой невесты на свадьбе Дейзи. Персия носила бусы, индийские шали и сногсшибательные платья. Мерлин (Робин знала его сколько себя помнила) ненавидел Персию и даже не пытался это скрывать. Робин забавляло, что Персия не обращала на его ненависть никакого внимания.
— Пейзажи… — сказала Персия во время пудинга. — Мерлин, дорогой, я слышала, что ты вернулся к пейзажам.
Мерлин что-то проворчал и уставился на Майю. Впрочем, он не сводил с нее глаз весь вечер.
— Пейзажи дают большие возможности, ты не находишь? К тому же их нельзя эксплуатировать.
Мерлин закурил сигарету и захлопал глазами. Он был крупным мужчиной, его темные волосы с проседью торчали во все стороны, а пиджаки лоснились на локтях. Дейзи чинила его одежду и кормила его. Из всех женщин только ей Мерлин никогда не грубил.
— Эксплуатировать? — повторил художник, глядя на Персию.
— Ну да, ведь это нечто вроде проституции, ты не находишь? — Персия убрала пышный рукав подальше от трюфелей.
Ричард Саммерхейс улыбнулся уголками губ.
— Мерлин, похоже, Персия намекает на твою последнюю выставку.
Ричард, Дейзи и Робин ездили в Лондон, чтобы посмотреть на новые работы Мерлина. Выставка называлась «Обнаженные на чердаке»; одна и та же натурщица в разных позах была изображена на фоне большого, но мрачного чердака Мерлина.
— Вообще-то, — сказала Персия, — я имела в виду реалистическое искусство в целом. Портреты, в том числе семейные, и, конечно, обнаженную натуру. Все они назойливы, в них нет души. Вот почему я предпочитаю свои маленькие абстракции.
Персия делала огромные коллажи из тканей, пользовавшиеся огромным успехом у ее подруг, величавших себя «кружком Блумсбери».
Майя сказала:
— Выходит, если бы я позировала для картин Мерлина, это значило бы, что я торгую собой?
Персия коснулась ее руки.
— В известном смысле.
Мерлин фыркнул.
— Но если бы я выбрала это сама…
— Ага! — радостно прервал ее Ричард. — Верно, Майя. Свобода воли…
— Ричард, а ты не думаешь, что все зависит от того, платил бы мистер Седберг или нет мисс Рид за ее услуги в качестве натурщицы?
— Конечно, Тед, плата за труд облагораживает связь.
— Ты хочешь сказать, что если женщине заплатить, она
— Мистер Седберг! — ужаснулся Филип Шоу. — При дамах!
