Робин поняла, что он имеет в виду Майю. Майю, которая в белой блузке и синей юбке выглядела безмятежной, нетронутой и чистой.
— Кофе, — решительно сказала Дейзи и убрала со стола пудинг.
Курили и пили кофе в гостиной. Ричарду Саммерхейсу не нравилось, когда после обеда согласно заведенному порядку общество разделялось на мужское и женское. Кресел на всех не хватило, поэтому околдованный Филип Шоу сидел у ног Майи, а Робин примостилась на подоконнике.
— Ричард, Дональд составляет программу на предстоящий год, — сказал Тед Уорбертон. — На какое время назначить твою лекцию?
Ричард Саммерхейс нахмурился.
— Гм-м… Наверно, на осень. Большая часть лета уйдет на экзамены.
— А тема?
— Возможно, Лига Наций… Или… Дайте подумать… Последствия революции в России.
Робин тронула отца за рукав.
— Па, пожалуйста, про революцию. — Она смутно помнила, как в доме Саммерхейсов тихо отпраздновали победу русской революции семнадцатого года. Тихо, потому что Хью со своим батальоном только что отправился во Францию.
— Думаю, Мэри уже назначила день благотворительной распродажи.
— Десятого июня, Дейзи.
— Так скоро? Робин, нам придется поторопиться.
— Наверно, у мисс Саммерхейс найдутся дела поважнее, — лукаво заметил Тед Уорбертон. — Например, какой-нибудь молодой человек…
Робин насупилась, и ее отец пояснил:
— Тед, в октябре у Робин начнутся занятия в Гиртоне. Она будет изучать классическую филологию.
В голосе Ричарда слышалась гордость. Робин насупилась еще сильнее и отошла в сторону.
Дейзи пошла за ней и шепнула:
— Робин, Тед тебя дразнит, только и всего.
— Дело не в этом. Я просто…
Чем больше Робин думала, тем меньше ей нравилась перспектива потратить ближайшие три года на изучение классической филологии. Колледж Гиртон представлялся ей похожим на школу: та же узость интересов, тот же тесный мирок, те же дружбы, вспыхивающие ни с того ни с сего, и такие же беспричинные ревность и обиды.
Но сказать об этом вслух было невозможно, и Робин пробормотала:
— Везде одно и то же. Мужчины возглавляют комитеты и произносят речи, а женщины проводят благотворительные распродажи и разливают чай!
— Робин, милая, я терпеть не могу выступать перед людьми, — мягко сказала Дейзи. — А у твоего отца и в самом деле нет времени собирать всякие лохмотья.
— У тебя есть время, потому что ты не работаешь. Будь у тебя профессия, как у папы, ты бы тоже плакалась, что ничего не успеваешь.
— Тогда слава богу, что у меня ее нет, — непринужденно ответила Дейзи. — Если бы мы не устраивали ужины и благотворительные распродажи, нам не на что было бы снять зал. А где тогда выступать?
Как всегда, логика Дейзи была безукоризненной. Робин со стуком поставила изящные фарфоровые чашки на поднос и понесла на кухню. Потом вышла, миновала лужайку, озаренную лунным светом, и побежала к зимнему дому.
Девушка стояла на веранде, опершись локтями о перила, и чувствовала, что ее гнев стихает. Лунный свет окутывал реку и пруд, в котором они купались днем, и окрашивал серебром далекие Болота. Из открытого окна гостиной доносились слова романса: «При первой встрече клялся я любить и чтить твой образ…»
Услышав чьи-то шаги, Робин обернулась и увидела шедшего к ней Мерлина. В темноте светился кончик его сигареты.
— Мне пришлось спасаться бегством от этой особы. Кроме того, я терпеть не могу романсов. Робин, надеюсь, ты не сердишься, что я помешал твоим девичьим грезам?
Она хихикнула. Мерлин остановился рядом, положил руки на перила, и их локти соприкоснулись.
— Сигарету?
До сих пор Робин не курила, но взяла сигарету, надеясь показаться взрослой. Мерлин дай ей прикурить от своей сигареты; Робин вдохнула дым и закашлялась.
— В первый раз? Если не понравилось, брось ее в реку.
В гостиной Майя пела новый романс, выбранный для нее Ричардом: «Серебряный лебедь». В прохладном вечернем воздухе ее чистый голос казался неземным.
Увидев лицо Мерлина, Робин злобно бросила:
— И вы в нее втюрились!
Седберг посмотрел на нее сверху вниз.
— Ничуть. Это же ледышка. Послушай сама. В ее голосе нет страсти. Она как неживая.
Они молча прослушали второй куплет, а потом Мерлин добавил:
— Конечно, мне хотелось бы написать Майю. Но переспал бы я с тобой.
Робин так и вспыхнула. Седберг рассмеялся и успокоил ее:
— Шучу, не бойся. В конце концов, я так давно люблю Дейзи, что это было бы кровосмешением. Кроме того, ты наверняка считаешь меня кем-то вроде омерзительного старого дядюшки.
Робин снова хихикнула, тут же поняла, что ведет себя как девчонка, и покачала головой.
— Нет? Ну, раз так…
Он наклонил голову и поцеловал Робин. Губы Мерлина были сухими и твердыми, сильные пальцы вплелись в ее густые короткие волосы. Потом Седберг отпустил ее.
— Тоже в первый раз? Ай-яй-яй, малышка Робин… — Мерлин вгляделся в ее лицо. — Извини. Я, признаться, хватил лишнего. Не переживай, с другими у тебя получится лучше. Пожалуй, я им завидую.
Как-то в воскресенье Майя сидела в поезде, возвращаясь от Робин, и разговорилась с моряком, ехавшим из Ливерпуля к матери в Трампингтон. Она стала играть в свою всегдашнюю игру: очко, если он заговорит с ней; два, если он предложит понести ее портфель; три, если он угостит ее чаем; и полновесных пять, если он пригласит ее в кино. Ну а уж за поцелуй все десять. Интересно, сколько очков стоило бы предложение руки и сердца? Ну и умора: этакий Ромео на коленях в грязном вагоне третьего класса… Конечно, для любой девушки это был бы настоящий триумф.
Нет, предложений ей не делали; честно говоря, больше двух очков Майя никогда не зарабатывала. Но лишь потому, что неизменно отказывалась от чая, приглашений в кино и свиданий в парке. Мужчины, которые стоили таких встреч, в вагонах третьего класса не ездили.
Она шла от станции к дому на Хилл-роуд. Когда Майя вставила ключ в замочную скважину, до нее донеслись сердитые голоса родителей. Когда-то при звуке этих голосов — то мрачных, до истерически высоких — у нее сводило живот; хотелось залезть под одеяло, накрыть голову подушкой и заткнуть уши. Но со временем привыкаешь ко всему.
Мистер и миссис Рид сидели в гостиной. Дверь была открыта; они наверняка видели, как дочь прошла мимо, но не обратили на это внимания. Майя поднималась по лестнице, а ей вслед неслись гневные слова: «Ты не слушаешь, что тебе говорят… Как об стенку горох… Тебе нет до меня никакого дела…» Знакомая песня. Значит, ссора подходила к концу, ее причина давно забылась. Остались только оскорбления, слезы и обиды. К обеду все пройдет.
Майя закрыла за собой дверь спальни и вынула из шкафа коробку с рукоделием, пытаясь не думать о том, что подобные слова никогда не забываются: они утомляют, иссушают и разрушают. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о причине ссоры. Родители всегда ссорились из-за одного и того же —
