Взяв Женю за руку, Федя стал подниматься по лестнице, не оборачиваясь.
— Самозванец? Давно догадывались? Молодец Федька! — хлопнул ладонью по лестничным перилам Гена.
— Довольно даже глупо! — выкрикнул Паня, чувствуя, что произошло нечто крайне неприятное.
— Носи, носи на здоровье, по Сеньке шапка! — засмеялся Гена.
— Федя, Федуня, все Панины камешки будут моими!
Подпрыгивая на лестничной площадке, Женя пропела:
— Приготовь мешок под мамоновский шлак! — посоветовал ей Вадик.
— Мэ-э!
Полукрюковы скрылись за краем уступа.
Непримиримые
Гена не пошел с ними.
Стройный, в вышитой украинской рубашке с отложным воротником, в длинных, хорошо выутюженных брюках и начищенных ботинках, он, не вынимая рук из карманов, с щеголеватой смелостью сошел по ступенькам крутой лестницы. В трех шагах от Пани он остановился и сказал в сторону:
— Есть разговор, Пестов…
— Поговорим… — буркнул еще не пришедший в себя Паня.
— Один на один, — добавил Гена.
— Ух, хоть целый день говорите! — обиделся Вадик, очень заинтересованный предстоящим объяснением своего друга со своим недругом.
Мальчики поднялись по лестнице и пошли в обход второго карьера к площади Труда. На душе у Пани было худо и с каждой минутой становилось все хуже. Особенно неприятно было то, что разговор с Федей произошел в присутствии Гены. Недаром он так выразительно посвистывает сквозь зубы.
— Что же ты не начинаешь? — придирчиво спросил Паня.
— Можно… — согласился Гена.
Переложив тяжелый мешочек с одного плеча на другое, Паня притворился, что следит за Вадиком, который петлял по пустырю, преследуя ящериц.
В раннем детстве и в младших классах Паня и Гена дружили. Это была дружба, прерываемая частыми ссорами, за которыми следовали непрочные перемирия. Оба самолюбивые и неуступчивые, Гена и Паня находили бесчисленные поводы для споров, но два из них оказались решающими. Когда мальчики были в четвертом классе, разгорелось соревнование между Григорием Васильевичем Пестовым и отличным машинистом экскаватора Львом Фелистеевым, дядей Гены. Весь Железногорск следил за этим соревнованием. Большую пользу принесло оно Горе Железной, так как экскаваторщики обоих карьеров потянулись за Пестовым и Фелистеевым, и выработка на руднике сильно поднялась. Но мальчики увидели в соревновании главным образом борьбу за первое место на руднике, и однажды в классе, при всех ребятах, Паня заявил, что он «побил» Гену.
В пятом классе Паня снова «побил» своего соперника.
Когда ребята, по совету Николая Павловича, организовали краеведческий кружок, они выбрали старостой кружка Паню Пестова, признанного знатока самоцветных угодий. А ведь как хотелось Гене быть старостой! И снова Паня не раз и не два уколол Гену при всех ребятах… Словом, немало горьких минут пережил обидчивый Гена по милости Пестова-младшего, и непрочную дружбу заменила устойчивая неприязнь. «Нашла коса на камень», как выразился об отношениях этих мальчиков старший пионервожатый школы Роман.
Неприязнь — плохие очки. В эти очки видишь только отрицательные черты нелюбимого человека. Паня видел лишь то, что Гена всегда добивается верха, и не хотел заметить, что Гена учится все лучше, крепко держит слово, охотно помогает ребятам в ученье и в спорте. Гена ни разу не упустил случая заявить, что Паня хвастун, жадюга, и не замечал, что Паня становится скромнее, сдержаннее, отдает много времени краеведческому кружку, даже учится лучше.
В пятом классе сталкивались, вздорили мальчики реже, чем раньше, но зато и не обменялись ни одним добрым словом, ни одного общего дела не смог найти для них председатель отрядного совета Егорша. Там, где был Гена, не было Пани, и наоборот.
И сейчас идут они через пыльный пустырь почти плечом к плечу, но между ними будто стена стоит, и ничего хорошего не ждут и не хотят они один от другого.
— Скажи, Пестов, когда ты получил с Октябрьского рудника письмо о малахите? — спросил Гена.
У Пани ёкнуло сердце: это началось следствие по поводу ножичка, выигранного Вадиком.
Он ответил:
— Я в прошлую субботу письмо получил…
— А когда Вадька Колмогоров узнал, что ты получил письмо?
— Ну когда… Ясно, что я ему сразу позвонил…
— А мне Вадик о письме ничего не сказал, чтобы спорить наверняка. В среду мы заспорили, а в четверг вы к Дружину поехали… Ты знал, что Вадик хочет со мной спорить о малахите? Признайся, если духа хватит: знал?
— И ничего подобного, вовсе не знал!.. Он у меня не спросился, он сам… Я его еще ругал за это сегодня… — Паня увидел на лице Гены едкую улыбку и вспылил: — Когда я врал? Врал я тебе когда-нибудь, скажи?
— А почему ты так покраснел? Правда глаза колет, да? Не крутись, Пестов, не вывертывайся. Ловко вы с Вадиком меня подловили! Конечно, я не имел права ставить в заклад ножичек, потому что это дядин подарок, но и вы не имели права так спорить. Слышишь? — Гена разволновался, голос его зазвенел от возмущения, но он сразу сдержал себя и закончил четко и сухо, будто объявил приговор: — До сих пор я думал, что ты только задавака и жадюга, а теперь вижу, что ты еще и ничтожный мошенник… Не желаю с тобой даже по одной дороге ходить!
Свернув с тропинки, он зашагал через пустырь напрямик.
— Врешь ты, выдумываешь! — крикнул ему вслед Паня. — Досадно тебе, что я тебя малахитой побил. Ага!
Гена не обернулся.
— Девчонка ты после этого! Слышишь, девчонка, косички заведи с бантиками! — надрывался Паня, надеясь, что Гена разозлится, услышав кличку, данную ему в школе за миловидность, и можно будет продолжить объяснение.
Но Гена пренебрежительно, через плечо ответил:
— Девчонкой меня уже никто не дразнит. Я на футбольном поле показал, какая я девчонка. И на малахит мне плевать. А самозванца ты еще от всех услышишь, потому что ты не Пестов, а Гришка Отрепьев.
К Пане подбежал Вадик и по выражению его лица понял, что разговор с Геной был весьма неприятный.
