расправил свои пушистые усы, повел глазами на Калугина и с притворным огорчением вздохнул:
— Андрей совсем приуныл… Что, Андрей Семенович, туго приходится старикам? Молодые орлы крылья расправляют, за ними не угонишься.
Машинист Калугин, в мешковатом пальто, в шляпе, надвинутой слишком низко, неловко ухмыльнулся и переступил с ноги на ногу.
— Что поделаешь, против фактов не поспоришь, — признал Григорий Васильевич. — Взялся наш Степан первое место на рудник: завоевать и гнет свою линию неослабно. Будет у нас с ним горячая схватка, пошумим перед праздником.
«Четырнадцатый», кончив грузить вагой, дал несколько ковшей в конус породы и затих. Из корпуса экскаватора вышел Степан и по ступенькам, выбитым в стене траншеи, с неожиданной легкостью взбежал на борт.
— А я смотрю из кабины, что это за делегация пожаловала, даже страшно стало, — сказал он, шагнув к гостям. — Привет, товарищи!
— Привет, привет, крошка! — поздоровался с великаном Красулин. — Стояли мы здесь да удивлялись, как ты сноровисто ковш между вагонами разгрузил. Надо умудриться так уместно ковш пристроить, а? Твой помощник, кажись, лопату сломал, когда путь чистил. Ты новую лопату припас? Полезный это инструмент в твоем хозяйстве.
— Ничего, ничего, Степа! — сказал Григорий Васильевич. — Оплошки бывают, да проходят, а язычок у Красулина всегда таким останется. Ты, между прочим, спроси его, как он в прошлом году вагон своим ковшом с рельс столкнул… То-то!..
Старики засмеялись.
— Э, дядя Гриша, ты учитывай, какой туман был! — запротестовал Красулин. — Мало ли что…
— Вот и не надо, Петушок, при всем честном народе других за всякую оплошку конфузить, — сказал Пестов.
Но великан уже смутился, лицо у него стало виноватое, как у напроказившего мальчика.
— И почему это получается, непонятно даже, — пожаловался он, сняв кепку. — Везешь ковш на разгрузку, кажется каждый сантиметр пути на учете держишь, уверен, что днище откроешь во-время. А потом чего-то поспешишь, либо задержишься — то на площадку вагона сыпанешь, то между вагонами намусоришь…
— Ладно, прощаем! — Красулин похлопал Степана по спине и сменил задорный тон ободряющим: — Растешь, значит? Шутка ли, Калугина нагнал, тихоню нашего! Это, знаешь ли, движение вперед… Расти дальше!
— Для роста, конечно, простор есть. Взять хотя бы такое обстоятельство… — начал Григорий Васильевич.
И все затихли, слушая лучшего машиниста Горы Железной, а Пестов не торопясь продолжал:
— Совмещением операций мой ученик овладевает. Если еще постарается, так машина у него станет песни петь. Но ведь совмещение операций — это еще не все… Ну, зачем ты. Стела, так далеко машину от груди забоя держишь, зачем так далеко рукоять выставил? Твой груз лежит в забое. А разве ты обыкновенный груз, например чемодан, вытянутой рукой поднимаешь? Нет, ты к нему поближе подойдешь, да и руку потеснее к телу подберешь, тогда в руке сила лучше обнаружится.
— Правда ведь! — нахмурившись, взглянул на экскаватор Степан. — Не люблю по забою ездить, остерегаюсь…
— Это, положим, нам всем заметка, — признал Фелистеев. — Иной раз сиднем-сидим, передвижку машины до последней крайности откладываем, пока забой от нас совсем не уйдет.
— Попробуй, Степа, на короткой рукояти работать. Ты на грудь забоя, на гору наступай, ближе подходи. Ну, однако, не азартничай, с умом это делай, чтобы гора не огрызнулась, машину не ударила. Скажи Саше, чтобы по секундомеру посмотрел, как работа на короткой рукояти пойдет. Черпанье ускорится, и электроэнергии меньше потратишь.
Тут Григорий Васильевич увидел Паню и притворился, что рассердился:
— Воспользовался случаем, прибежал на траншею! Почему меня в горном цехе не подождал? — Он взял папку с таблицей, спрятал колдунчик в карман и приказал: — Домой ступай, не задерживайся. Скоро темнеть начнет… А за таблицу спасибо!
— Боевого ты себе личного секретаря завел, дядя Гриша, — сказал Красулин.
— Ну как же, помощник растет… — ответил Пестов.
Машинисты пожелали Полукрюкову удачной вахты, простились с ним и от борта траншеи направились к цеховой конторе.
— Панёк! — позвал Степан, наклонился к нему и, улыбнувшись, спросил: — Знаешь, какая у меня к тебе просьба?
— Знаю, наверно, — ответно улыбнулся Паня. — Нижайший передать?
— Догадлив! — похвалил Степан. — Вот именно: нижайший… А с Федунькой дружишь? Не деретесь теперь?
— С ним подерешься, как же… С ним весь класс дружит. Сейчас я к нему пойду.
— Беги, будь здоров!
Пробираясь между известковыми буграми Крутого холма, Паня услышал тихое:
— Пань, Пань, Пань! — будто синичка прозвенела.
Он оглянулся — никого. Двинулся дальше, но снова услышал: «Пань, Пань, Пань!» Быстро обернулся и увидел что-то красное, нырнувшее за бугор.
— Женька, вылазь, я твой красный берет засёк! — крикнул Паня. — Чур, больше не прятаться!
Из-за бугра появилась смеющаяся Женя.
— Ты зачем на рудник пришла? — спросил Паня. — Смотри, нагорит тебе от старших за то, что ты в гору суешься.
— И пускай!.. Надо же мне посмотреть, как Степуша работает. Я каждый раз сюда бегаю, потому что я хорошо знаю дорогу… Пань, Пань, Пань, кто скорее!
И она побежала через пустырь, такая быстрая, такая легкая, что Паня сразу отстал и вскоре потерял ее из виду.
В старом доме
Почти каждый день Паня бывал у Феди, а Федя у Пани по самым различным поводам, но прежде всего потому, что их дружба становилась все крепче. Да и не могло быть иначе, так как мальчиков связала общая забота о траншее. Федя мог без конца слушать рассказы Пани о руднике Горы Железной, об экскаваторах, о горной работе… Впрочем, не одного Паню тянуло к Феде Полукрюкову, и Паня вовсе не преувеличивал, когда сказал Степану, что с его братом дружит весь класс.
Сегодня у Феди должны были собраться ребята из первого звена, задумавшие выпускать устный журнал «Пионерская дружба». Мысль о выпуске такого журнала подал Федя, а Паня ее бурно поддержал и поэтому очень спешил, чтобы не опоздать на заседание редколлегии.
— Ой, как ты долго-долго к нам шел! А я уже давно дома, — сказала Женя, опустошавшая разбитую под самыми окнами лакомую грядку, то-есть грядку, засаженную репой и морковью. — Хочешь репку?
— Получай! — Паня сунул ей в руку небольшой хрусталик и, ловко снимая зубами толстую кожуру репки, поднялся на крыльцо.
Он любил этот старый дом с высокими завалинками и небольшими окнами — дом, сложенный из толстых кедровых бревен, крытый тесом, тут и там тронутый бархатным ярко-зеленым мохом. Полукрюковы сняли его у одного железнодорожника, и Пане было жаль, что они бросят это жилье, когда построятся на Касатке. В старом доме ему нравилось все, даже крыльцо из громадных растрескавшихся плах… Вот сени. В них пахнет сушеными грибами и, конечно, мятой. Вот передняя, сплошь устланная домотканными половиками. Вот низковатая, но просторная горница, где все так уютно: на подоконниках цветы, на столах, на этажерках и на трюмо салфеточки и кружевные дорожки, а на стенах и на комоде великое множество
