Она – подругам:
– Привел он меня на пир любви, на пир любви, которую излучают глаза его. Подкрепите меня пирогами, окружите мое ложе яблоками, чей аромат освежает, ибо я больна любовью… (2:4-5)
Завершается вторая глава монологом влюбленной, разлученной с любимым, грезящей о встрече с ним, так что сама природа словно сопереживает этим грезам и помогает им:
…Заклинаю вас, дочери Иерусалима, газелями и степными ланями: не мешайте влюбленной, не тревожьте ее, когда она грезит… …Воскликнул возлюбленный мой, обращаясь ко мне: «Встань, подруга моя, красавица моя, и иди за мною! Вот уже и прошла зима, дожди прошли, отшумели; цветами покрылась земля, настало время певчих птиц, и голос горлицы слышен в стране нашей; ветви смоковницы – в завязи плодов, и на благоухающих лозах появились ягоды. Встань, подруга моя, красавица моя, и иди за мною!..» «Не могу я сейчас пойти за тобой, – отвечаю я, – ибо велели нам: “Ловите шакалов и их детенышей, портящих виноградники, – Ведь появились на лозах ягоды”». Возлюбленный мой принадлежит мне, а я – ему; он ненадолго покинул меня, чтобы пасти отары свои среди тюльпанов… (2:7-16)
Наконец, только в третьей главе после очередной «арии» невесты и славословий в ее адрес подруг в тексте возникает имя царя Соломона, но из него вовсе не следует, что он и есть избранник героини поэмы. Фигура царя скорее выступает здесь как символ могущества, богатства, красоты, страсти – словом, всего того, с чем связывается обычное человеческое счастье. Героиня не влюблена в Соломона, а отождествляет своего возлюбленного с ним:
Она вместе с подругами:
– Вот ложе Шломо; вокруг него – шестьдесят отборных воинов Израиля. Все они владеют мечом, испытаны в битвах; меч – у бедра каждого; ночью охраняют они царя от опасности. Свадебный балдахин построил себе царь Шломо из кедров ливанских. Колонны его – из серебра, ковры в нем расшиты золотом, сиденья там покрыты пурпурной тканью; любовью дочерей Иерусалима к их повелителю напоен сам воздух в нем. Пойдите и поглядите, дочери Сиона, на царя Шломо в венце, которым мать увенчала его в день свадьбы – день, когда сердце его наполнилось радостью. (3:7-11)
Следующая, четвертая глава уже целиком строится на изысканных метафорах и сравнениях, достаточно характерных для народа, живущего скотоводством и земледелием. Эротическое напряжение в ней усиливается, слова и сравнения становятся все более откровенными. Суть этой главы состоит в том, что, несмотря на всю силу влечения, влюбленные пока, до брака, остаются запретны и недоступны друг для друга. Сама эта недоступность лишь еще больше усиливает их страсть:
Он – Ей:
– Как прекрасна ты, подруга моя, как прекрасна! Подобна голубке ты! Волосы твои, скрепленные гребнем, струятся, как стадо коз, сбегающих с гор Гильада. Зубы твои белы, как белоснежная шерсть овец из отборной отары после купания; подобно овцам этим, зубы твои – один к одному, и ни малейшего нет в них изъяна… …Шея твоя подобна башне Давида – Лучшему творению зодчих. Подвески ожерелий на ней – словно множество висящих на башне щитов и колчанов героев. Груди твои – как две юные лани, лани-близнецы, пасущиеся среди тюльпанов… …Речи твои сладки, невеста, как сотовый мед; молоко и мед под языком твоим. И запах одежды твоей – как запах деревьев ливанских. Недоступна ты, сестричка моя, невеста, как райский сад, недоступна, как текущий под землей источник, как влага в запертом колодце. (4:1-12)
В пятой главе герой поэмы обращается поочередно то к невесте, то к друзьям, призывая их есть и пить на этом пиру допьяна, а невеста рассказывает подругам свои потаенные сны о любимом, один из которых исполнен подлинного драматизма:
…Помню, как душа моя рвалась к нему,
