до весны. А весной снова в адский поход…
— Как велишь тебя называть, Милешкин? — спросила Людмила. — У тебя есть жена и удальцов полная изба; ждем тебя домой. Что тебе еще надо?.. Кто ты?
Милешкин ступал по камням тяжело, неловко обнимая жену, краем уха слушал гитару.
Людмила первой вылезла из палатки, тщательно заправив вход, чтобы не запустить комаров. В седловине сопок пылало раннее солнце. Над рекой прозрачными лоскутами плавал туман, как бы выбирал, лечь ему на зеленую землю росой или взлететь в небо кучевыми облаками. В листьях лабазника, похожих на человеческие руки с растопыренными пальцами (за что и называется лабазник дланевидный), скопилась крупным жемчугом роса. На белых тюбетейках лабазника пританцовывали шмели, земляные пчелки, осы, пытаясь что-то достать хоботками из глубины мелких цветков. Людмиле тоже захотелось попробовать, чем лакомились пчелы и шмели. Она коснулась указательным пальцем цветков — и на язык. И рассмеялась над своей девчоночьей любознательностью.
— Подъем, удальцы-молодцы! — крикнула в палатку. — Кто рано встает, тот дольше живет. — И, перекинув через плечо полотенце, легко ступая, пошла умываться к речке.
Двое парней метали спиннингами блесны. Людмилу смутило, что парни как будто суховато ответили на ее задорное приветствие. Будто вчера не сидели они за длинным столом и не смеялись над рассказами Людмилы. Может, ребята незнакомы ей, пришли откуда-то ночью? Людмила присмотрелась к рыбакам. «Оба свои, — подумала она, — но отчего у них холодок ко мне?.. А, понимаю, ревнуют меня к мужу!..»
Посмеиваясь своим мыслям, она отошла подальше от неразговорчивых рыбаков, положила на большой камень полотенце и стала умываться чистейшей холодной водой. Рыбаки так неистово взялись метать блесны, словно всю жизнь мечтали порыбачить и наконец-то дорвались.
Людмила, умывая лицо, с живостью следила, как они блеснили, дружелюбно спрашивала, какую рыбу можно поймать в быстрой речке Ключевой. Рыбаки, как бы желая отстраниться от нее, отвечали не сразу и скупо. У одного вдруг выгнулся крутой дугой спиннинг, и заплескалась, заныряла пойманная крупная рыба. Людмила с мокрым лицом, мокрыми волосами у висков подбежала к парню, схватила тугую леску, умело и ловко вытащила на гальку пятнистого большеглазого ленка.
Пришел на берег Милешкин с детьми. И на Милешкина парни посматривали косо. Он нахваливает ленка, дружески заговаривает с ними — они отбуркиваются, словно видят его первый раз.
«Чудаки! — весело думал Милешкин, щурясь от ослепительных блесток на речке. — Разве я виноват, что ко мне прилетела женушка. Да, я счастлив, и вы, дурачье, сколько угодно завидуйте!»
Зато детям рыбаки обрадовались, наперебой подзывали их к себе, давали подержать спиннинги и катушками потрещать. Разговаривали с удальцами, как будто совсем забыв про старших Милешкиных, будто их вовсе не было на таборе.
Откуда-то сверху речки примчался на дюралевой лодке тот самый паренек, который вечером играл на гитаре. Заглушив подвесной мотор, он подошел к Людмиле с букетом цветов и засмущался, как школьник.
Всю Кабарожью падь геологи издырявили буром, но воды все нет и нет. Вот и попробуй угадать, где она, эта водяная жила, извивается под толщей земли. Может быть, в пяти сантиметрах от нее проходит стальной бур, а может, и вовсе нет никакой речки: тощий ручеек сбивает с толку приборы. Так рассуждал утром старший партии Егоров, глубокими затяжками выкуривая папиросу. Бородачи слушали его и не знали, что сказать в утешение: погожие летние дни и государственные деньги пока что тратятся впустую. Пора бы оставить Кабарожью падь, и бросить нельзя — вдруг да есть под ней речка! Если найдут геологи речку, значит, и городу тут стоять.
— Рано унывать, — уверенно сказал Милешкин. — Помните, как в прошлом году целое лето пурхались, верно, Александр Андреевич? — обратился Милешкин к озабоченному Егорову. — Все-таки добились своего. И здесь найдем эту вертихвостку речку. Никуда она от нас не денется…
Людмила затаив дыхание слушала, с каким знанием дела рассуждал ее муж, видела, с какой доверчивостью и уважением смотрели на него товарищи, и защемило ее сердце. Теперь она окончательно поняла, что для колхоза Милешкин навсегда потерянный человек и не быть ему хозяином-домоседом. Он даже на день не хотел остаться с Людмилой и удальцами, стал говорить, что дизель буровой машины хандрит, и только он, Милешкин, знает, как заставить дизель тарахтеть.
— Поезжай искать свою речку, — сказала мужу Людмила. — И нас возьми. Мы сложа руки сидеть не будем — не ломом, так киркой возьмемся долбить яму.
Геологи подняли удальцов на вездеход и помчались через разнолесные релки и ключи, заросшие бурьяном.
У ручья был построен навес из корья лиственницы и возвышалось железное сооружение наподобие электрической опоры. Семейство Милешкиных и пятеро рабочих слезли с вездехода у вышки, остальные геологи покатили куда-то в тайгу.
— Тут мы и дырявим землицу, — безнадежно сказал гитарист Виктор. — Мишутка, может, ты покажешь нам, где затаилась речка? Загляни-ка в скважину, кореш, выручи нас.
Людмила и удальцы обступили скважину, стенки ее до блеска отшлифованы буром. Откуда-то из черной глубины дышало ледяным холодом. Василек столкнул в скважину камешек. Долго-долго ничего не было слышно, потом где-то за тридевять земель булькнуло, захныкало, забормотало, как на том свете… Людмила невольно отстранила от дыры детей и сама отшатнулась.
Милешкин завел дизель, рабочие стали спускать в отверстие стальные стержни. Спускали до тех пор, пока не уперлись они наконечником в «тот свет». Дизель натужно загудел, стержни завертелись, вынося на поверхность горячий, дымящийся кварцевый песок.
Тимофей Милешкин с головой ушел в работу. Он что-то подтягивал и подкручивал в моторе, ходил вокруг гудящей техники озабоченный и настороженный. Он то сбавлял обороты мотора, прислушиваясь к скрежету сверла, то увеличивал, немногословно командуя помощниками. А про своих детей и жену совсем позабыл, иногда рассеянно взглядывал на них — дескать, почему они тут мельтешат, мешают слушать мотор и сверло в глубине скважины?
Людмила вспомнила, что Милешкин именно таким вот неистовым трактористом был когда-то в колхозе. Она полюбила его, пошла замуж не ради его легкого характера: она видела Милешкина в поле, когда он пахал землю. Красив бывал Милешкин, водя свой безупречный трактор. И теперь Людмила, с удовольствием наблюдая за мужем, думала про себя: «Хоть второй раз влюбляйся в Милешкина!» И в глазах детей отец за работой возвысился. Они застыли на почтительном расстоянии от него, готовые наперегонки броситься помогать. Но отец, строгий и деловитый, не замечал их.
Удальцам не давал скучать гитарист Виктор. Он показал им гнездо сороки в осиннике, водил на черную смородину. Брал Виктор крупную, рясную ягоду горстями, ссыпал в задымленный котелок и с усмешинкой рассказывал Людмиле свою биографию.
У Виктора высшее образование, четыре года назад был он конструктором, имел семью: жену и дочку. Не помнит Виктор, отчего, от какого горя-радости стал мало-помалу выпивать. Все началось с обыкновенного. Сначала обмывал с товарищами каждое изобретение и новшество, справлял юбилеи коллег, рождение детей у сотрудников; потом начал водить дружбу с сантехником, принесшим в квартиру смеситель; ремонтировал мотоцикл — и со слесарем выпивал… Мало-помалу опустился Виктор до того, что взялся пить со всяким встречным, лишь бы тот внес на бутылку рубль. На заводе понижали его в должности, наконец уволили; ушла от него жена с дочкой. Вот так и оказался бывший инженер в геологической партии. Никого не винит Виктор, кроме себя. Жил без духовных запросов, жил одним днем, радовался мелким успехам, большие цели перед собой не ставил. Вот и случилось… Виктор виновато, незащищенно смотрел на Людмилу. Он готов сколько угодно терпеть слякоть и духоту, только бы не кончалось лето. Осенью экспедиция свернется, и тогда холодно и одиноко будет Виктору…
— Да, — с сочувствием проговорила Людмила. — И не стыдно вам! — укорила она рабочего. —
