— Ну, в общем, да, — скромно ответил он вслух и нагнулся поднять волан.
— Bon[3], — господин Гландау был настроен дружелюбно, кажется, ко всем на свете. — Что же вы читаете?
Волан уже вел себя почти прилично.
—
— Жюль Верн, например, — подумав, ответил Джейк.
Волан вел себя уже получше.
— Ну, или Фенимор Купер.
Никакой реакции со стороны господина Гландау.
— Ну, еще Конан Дойль, конечно.
Волан продолжал тенкать туда-сюда. Господин Гландау продолжал молчать. Конечно, если не считать команды «апорт!»
— А тут еще писали про одного такого, — Джейк изо всех сил не обращал внимания на это унижение, — Лондон фамилия — не слышали?
— Почему? Слышал, — господин Гландау поправил медальон в вырезе рубахи.
— Читали?
— Пробовал.
— Не понравилось? — поинтересовался Джейк.
Господин Гландау небрежно-элегантным жестом пригладил шевелюру.
— Я не читаю подобного.
— Bon, — Д.Э. старательно прицелился. — А что же вы читаете?
Тут господин Гландау дал промашку и нагнулся за воланом.
— Да все это, — произнес он с неудовольствием, — вообще читать невозможно.
Глава двадцать девятая
Возможности импровизации
В свою комнату удалось попасть только к десяти, да и то потому, что в лабораторию, где господин Гландау демонстрировал дело своей жизни, пришла мадам с вежливым напоминанием о том, что в умывальной мальчиков творится Бог знает, что. Хорошо, что она не услышала последней фразы супруга. Карточки, все до одной, были странного желтого оттенка (плохая выдержка), с мутными (бумага дурного сорта), слишком светлыми (мальчики неплотно задернули занавеси) фигурами и тому подобным, относящимся к общей формулировке «в этом заведении вообще спокойно работать невозможно».
— Рано или поздно, — говорил Джейк за несколько секунд до этого, понимая, что должен хвалить фотографа, но не в силах этого сделать, — рано или поздно вы набьете руку. У вас получится. Когда что-то любишь, всегда…
— Photographie, — отвечал ему господин Гландау, — ma seule occasion d’кtre seul dans cette maison de fous!
«Фотография, — разобрал Джейк, — моя… возможность побыть… в этом… доме!»[5]Прежде, чем Д.Э. успел решить, как лучше ответить, вошла мадам. Лицо ее супруга немедленно сделалось лицом человека увлеченного, занятого крайне и некоторым образом даже не от мира сего. Ровно через тридцать секунд дверь закрылась, оставив господина Гландау наедине с делом всей его жизни.
— Je suis content que vous aimez le sport, monsieur Sam-mers![6] — сухо сказала мадам. — Но хотела бы попросить впредь не отвлекать моего мужа от работы бадминтоном! Он человек легкий, с удовольствием поиграет с вами, когда у него найдется свободная минутка, но, прошу вас, запомните: господин Гландау круглые сутки вертится, как белка в колесе!
То, что творилось в умывальной, когда туда вошел новый учитель гимнастики, лучше всего описывается как…
— Ох, ни… себе! — высказался Д.Э. Саммерс.
С момента, как палубный Саммерс покинул китобой «Матильда», он не испытывал ничего подобного. И даже более того: он вообще подобного не испытывал.
Д.Э. небрежно оперся о косяк. Постоял немного в таком положении.
— Так-с, — сказал он, слегка придя в себя.
И рявкнул:
— Тихо чтобы было!
Тишина действительно настала — секунд на пять, не меньше. Учитель набрал полную грудь воздуха.
— En silencio, hijos de puta![7]Воцарилась тишина. Д.Э., которому, в общем, тоже нужно было воспользоваться умывальной, отчетливо понял, что выходов у него теперь два: встать в общую очередь или же проследовать к корыту первым — по праву старшего. Второе представлялось более правильным с точки зрения воспитательной, но несколько конфузным со всех остальных точек зрения. Поэтому он велел подопечным вести себя тихо, шевелить задницами, в смысле, мыться и укладываться побыстрее, грозно пообещал «через пять минут прийти, проверить» и с чувством выполненного долга отправился к себе в комнату.
— …Шведская гимнастика направлена на выработку… поддержание… ну, это я уже слышал, — … и включает определенное количество тщательно подобранных упражнений. Тогда как немецкая, наоборот….
Джейк перевернул страницу. За стеной, в дортуаре грохнуло — явно свалился кувшин. Послышался сдавленный смех и шепот. Потом кто-то запел, но почти сразу заткнулся.
— …предполагает использование гимнастических аппаратусов, количество упражнений имеет неограниченное, предоставляет огромные возможности для импровизации… для импровизации… для импровиза…
Чертовски хотелось курить. Искатель приключений не привык вскакивать в половине седьмого утра, чтобы сопроводить к завтраку два десятка гаденышей. Между столами ходила мадам и покрикивала:
— Vite, les garзons, vite[8]! Что вы, как сонные мухи!
Каша не успела остыть до съедобного состояния, колени подпирали стол, писклявый очкарик ныл что-то про чай, приходилось все время вскакивать, чтобы мерзким вежливым голосом сказать: «Мальчики, тихо!», — в общем, дело было плохо, и никак не хотело становиться лучше. Завтрак кончился. В голове была тоже каша, еще более жидкая, чем в столовой. До книг жаждущий знаний учитель гимнастики не добежал: нарвался на господина Гландау. Господин Гландау был еще более в настроении, чем всегда, партия в бадминтон затянулась, нервы Д.Э., косившего в сторону здания пансиона, не идет ли, не дай Бог, мадам, натянулись, как струны, да еще и гимнастический зал оказался неизвестно, где.
— Где он? Почему я должна бегать и искать?
Д.Э. Саммерс, только что закрывший за собой дверь со двора, насторожился.
— С минуты на минуту начнется занятие, а он где-то шляется!
Над входом со стороны двора тоже были часы. Джейк смотрел на них перед тем, как войти, и показывали они тогда без пятнадцати двенадцать.
— Кто-нибудь может сказать мне, где этот идиот?
Мадам Гландау прошуршала юбками по ступенькам.
