Он потряс для убедительности руками.
— Рядышком бы. Тумба здесь, две рядом с Централ Паркавеню, а еще лучше, все четыре, чтобы со всех сторон. И где экипажи стоят. А еще около «Квакера». И рядом с «Фараоном». «Фараону» мы, конечно, не конкурент. Он нам — да, а мы ему — нет. Но — а вдруг?
— Все бы еще ничего, кабы этот бочонок с фикусом не был такой прижимистый, — в который раз пожаловался Дюк. — А так — второй год работаем с хламом из чулана мистера Свистунофф, который трясется, что кто-нибудь опознает его воскресный сюртук! Я титры устал придумывать! Господи, Боже ты мой, в каком ничтожестве приходится работать!
Джейк позвенел мелочью в кармане.
— Дело ясное, — сказал он. — Последний сеанс — и завтра нас здесь уже не будет.
Он смотрел в окно, что-то там хмурился и вид имел мрачный.
— Сколько, говоришь, у нас наличного капитала?
«Утро парижанки» прошло на ура. Даже лучше, чем «Грабитель в гареме» (из которого, кстати, так убедительно еле унес ноги Д.Э. Саммерс в главной роли). И, пожалуй, лучше, чем «Любовник моей бабушки», в котором блистал Бобби. М.Р. Маллоу, он же Р.Т. Козебродски смотрел и вздыхал. На экране он сам, в роли все того же любовника, стремительно покидал дом дамы своего сердца: вылез из шкафа, в панике стукнулся головой о верхнюю полку, на которой обнаружился коллега, прополз под кроватью, под которую залез один, а к дверям бросились уже двое, спрятался от мужа, который завтракал, ни о чем не подозревая, за спинкой его же собственного кресла — увидел торчащие из-под занавески мужские полуботинки, кинулся в прихожую, где немедленно замер, неестественно согнувшись, рыцарь в средневековых доспехах. Наконец, дверь, счастливое избавление. Вслед приподнял, дружелюбно улыбаясь, подозрительную чужую шляпу Бобби.
Ничтожество. Сплошное ничтожество. Сколько Джейка ни переодевай, как ни надвигай на лицо шляпу и спиной не поворачивай, все равно заметно. Особенно с тех пор, как дела пошли так себе и Свистунофф отказался от ролей. Его душили страсти: с одной стороны, хотелось славы, с другой — эта же душа трепетала, как студень, от страха, что узнают братья по вере. Китти, конечно, помогает время от времени по доброте душевной, так у нее то времени нет, то настроения. Бесплатная помощь — она и есть бесплатная. Джорджи — отличная девчонка, настоящий друг, работает за обед и не портит людям нервы, только актриса из нее, как из ночного горшка яхта. Да и Бобби уже примелькался. И вообще…
— Ничтожество. Сплошное ничтожество! — шептал М.Р. себе под нос, терзая зубами поля шляпы. — Завтра же утром нас здесь не будет!
— Не завтра, — тихо сказал Д.Э. Саммерс, нагнувшись к его уху. — Сегодня. Пока наш трепетный делатель добрых дел не прибежал.
Дюк повернулся к нему.
— Афиша? — сиротским голосом спросил он. — Афиша, да? Я на тумбу сегодня, кажется, внимания не обратил.
— Должны же мы заплатить нашей дуре на кассе, Джорджи что-нибудь, и вон, механику, — Д.Э. кивнул на длинного, почти как он сам, худого парня с большим носом, большими ногами и руками, как грабли.
Тот крутил ручку проектора. На лице его была отрешенность.
— Мелочь, — продолжал Джейк, — но хотя бы поделимся. Парень два года на нас горбатится, хоть бы слово сказал. Вот где христианская добродетель: великомученик, слов нет.
Джейк помолчал и добавил:
— Зато у него дело по душе.
Дюк долго, сочувственно смотрел на механика. Потом спросил:
— А тапер?
Шустрый чернокожий лихо отбивал матчиш по расстроенным клавишам рояля, поворачиваясь иногда, чтобы стрельнуть в публику улыбкой. Зубы у него были белые, как клавиши инструмента, лоснящая коричневая рожа — счастливая, глаза — блестящие, — в общем, заведение не могло желать лучшего. Рояль, «Cтейнвей миниатюр», купили почти новый, семьсот долларов. М.Р. сам выбирал.
— Этот пострадает меньше всех, — ответил Джейк, напряженно о чем-то размышляя. — Он днем и после нас в ресторанах играет, а утром, кажется, еще и уроки дает.
Но все-таки повернулся к компаньону. М.Р. грыз ногти.
— Ну что ты хочешь, чтобы я сделал? — шепотом закричал Джейк. — Всем по пять центов раздал? Ты бы лучше подумал, куда мы сами денемся!
— Ерунда, в соседний город — и хватит. Ты бы лучше подумал, чем заниматься будем!
— Чем заниматься, я пока не знаю, — медленно проговорил Д.Э, — но только сматываться нужно чем дальше, тем лучше.
М.Р. выкатил глаза, почти заткнув за пояс тапера.
— Почему? — почти просвистел он.
— Потому.
Д.Э. потер веко — у него дергался глаз.
— Потому, сэр, что община, — шепот его сделался зверским. — Этих молокан кучка здесь, кучка во Фриско, кучка где-то еще. Передадут наше описание — и привет. Свистунофф не зря дергается: мало, что сам засветился, там же три тысячи семьсот баксов общинных денег потрачено! Наш с ним договор теперь черта с два скроешь: это его единственная возможность хоть как-то оправдаться. Обманули, подставили, не ведал, во что втянули, не знал, хотел, как лучше — понимаешь?
М.Р. почувствовал, как холодеют ноги.
— Но подожди! — бормотал он. — Мы же по закону банкроты! Со всеми бумагами! Имущество описано!
Р.Т. Козебродски хотелось все же подвергнуться законным, а не каким-нибудь иным процедурам.
— Вот это ты им и объясни, — сказал Д.Э. Саммерс — Сможешь?
Глава тридцать девятая и последняя
Object d’art
Этого могло не быть. Если бы только двое джентльменов не воспользовались приглашением Джорджи пожить немного в доме ее бабушки. Дюк еще, когда бумажку с адресом «Сан-Хосе, …» увидел, не хотел.
— Надо совсем с ума сойти, чтобы туда возвращаться! — возмущался он.
— А жить где? — мрачно спросил Джейк. — На улице? Две таких ночи — и мы с вами бродяги. Нет, я вас понимаю, сэр: тюремная камера — какое-никакое жилье, да и от кредиторов прятаться удобно…
Он как-то даже умолк.
— … но согласиться не могу!
Дюк попробовал возразить, что зачем же ночевать в одном и том же месте, можно в разных. Джейк ответил, что «бродяга» будет написано большими буквами на спине костюмов на третьи сутки. И кстати прибавил, что настоящим бродягам, особенно беглым из тюрем, и вообще всякому сброду, очень понравятся двое чистеньких типов. Ну и что, что имущества — старый саквояж с парой полезных безделушек. Им-то ведь не сообщили о банкротстве «Лауд и Козебродски»!
Дюк вздохнул. Переупрямить Д.Э. можно, конечно, если постараться, но…
— Это гибель, — обреченно сказал он. — Все. Нам конец. Не понимаю, кстати, почему вас так смущают два месяца за бродяжничество? Это лучше, чем петля. Так что хоть две ночи на свежем воздухе — напоследок. А если еще повезет, да нас не сцапают…
— …то вы со своим воспалением легких как раз годитесь для ночевок под открытым небом, сэр.
