Саммерс трясся мелкой дрожью, держась к няньке спиной.
Надевание длинной, до лодыжек, рубахи с такими же длинными рукавами — тот еще процесс для человека, у которого сломаны три ребра. А когда этот процесс сопровождается обещаниями повторять такое вот удовольствие каждое утро — ваша койка в палате начинает казаться вам тихой гаванью, единственным прибежищем, спасением и, в целом, не такой плохой вещью.
Но когда коммерсант, заново перевязанный, вернулся в эту гавань, получил горячий компресс на живот, был тщательно укрыт двумя одеялами и одним пледом, и уже почти устроился так, чтобы хоть немного прийти в себя, в палату вошла доктор Бэнкс. Она поставила на столик эмалированную кювету, сняла с кюветы салфетку и в руках у нее оказался шприц.
— Ничего страшного, — предупредила она.
— Очень хорошо, очень приятно, — пробормотал коммерсант.
— Ну, если вы можете шутить, значит, уже не боитесь.
Тут доктор обнаружила, что пациент молча смотрит на нее широко раскрытыми глазами.
— Это что такое? — тем же тоном спросила она, хотя прекрасно знала, что именно произошло. — Мистер Саммерс, ай-ай-ай.
От этих последних слов мистер Саммерс побледнел так, что доктор достала нашатырь, который заблаговременно положила в карман халата.
— Даю вам две минуты, чтобы набраться храбрости, — сказала она.
(В точности, как в тот раз, когда ее теперешний пациент потерял сознание во время вакцинации).
— Нет, — помедлив, отозвался коммерсант, отодвигая ее руку с нашатырем.
— Нет?
— Нет-нет.
— Ну, прекрасно.
Однако, ничего не изменилось: пациент застыл, как будто его парализовало.
— Мистер Саммерс.
Коммерсант моргнул в знак согласия, но более ничего.
— Хорошо, — доктор Бэнкс положила шприц обратно, накрыла салфеткой и сделала вид, что уходит. — Я вернусь через несколько минут. Постарайтесь за это время взять себя в руки.
Уходить не понадобилось.
Когда процедура была закончена, оставалось последнее: прием лекарств. Но доктор Бэнкс все еще не могла себе позволить себе вздохнуть с облегчением.
— Разожмите ладонь, — сказала она вместо того, чтобы, кивнув, скрыться за дверью. Пациент послушно разжал ладонь.
— Другую.
И этот приказ был выполнен.
— Встаньте с кровати.
— Вас не поймешь, — пробормотал Саммерс. — То “строгий постельный режим”, то гоняете туда- сюда.
— Если я говорю “встаньте”, значит, это необходимо, — отрезала доктор Бэнкс. — Вставайте.
— Может, вы сначала скажете, что за необходимость?
— Вставайте, не пререкайтесь.
— Но зачем?
Помедлив немного, Саммерс с трудом поднялся. Все происходящее он ощущал так, словно парит в небе вместе с кроватью, наподобие героя кинематографа и ожидая, что кошмар вот-вот кончится — он проснется в своей постели.
Черта с два. Коммерсант вывернул, повинуясь приказу доктора, единственный карман рубахи, затем, опустив руки, наблюдал, как с его постели убрали одеяло, перевернули подушку, сняли простыню, подняли матрас…
— Ирен Адлер, — усмехнулся он. — Вам следовало назваться “мисс Холмс”.
Доктор Бэнкс ничего не ответила. Она обнаружила в матрасе дырку. Дырка снизу образовалась от того, что кто-то выдернул одну из веревочек, простегивающих матрас, разорвал при этом немного ткань, и спрятал в образовавшемся тайнике горсть ничем не примечательных пилюль в желтоватой сахарной оболочке. Точно такая же оболочка покрывала еще полторы дюжины различных пилюль английской компании “Борроу Велком и Ко”.
Восемь штук. Из них одна расколотая, или, что скорее всего, раскушенная на две половины.
— Мистер Саммерс, — сказала доктор Бэнкс, выпрямляя свой тонкий, как лезвие ножа, стан, — мне не хотелось бы продолжать нашу вчерашнюю дискуссию. Примите ваше лекарство и больше, пожалуйста, никогда так не делайте.
— Я не буду принимать слабительное.
Доктор вздернула бровь.
— Я так понимаю, вам лучше. Прекрасно. Пейте.
'Любопытно, откуда вы знаете, что это слабительное? — подумала она при этом. — Правда, может быть, вам уже приходилось его принимать, но… '
Доктор молча смотрела на пациента. Она не привыкла ошибаться. Пациент с усмешкой смотрел на нее.
'Я знаю, что это слабительное, доктор Бэнкс, — подумал он. — Я еще и не такое знаю, мисс Адлер'.
'Не сомневаюсь', — сообщил ее взгляд.
'Не сомневаюсь, что вы не сомневаетесь'.
Доктор подала ему стакан.
— Выпили?
Пациент кивнул. Доктор Бэнкс так бы и ушла со спокойной совестью, если бы вдруг не решила, что подушка у пациента лежит высоковато.
— Так! — сказала она спустя минуту. — Очень смешно, мистер Саммерс.
— Сплошное веселье, — подтвердил тот. — Но можно, я все же не буду это принимать?
— Нет. И если вы еще раз выкинете нечто подобное, я…
Коммерсант прищурился.
— Это интересно. Ну, доктор? Мне же ничего нельзя. Что вы со мной сделаете? Оставите без сладкого?
Доктор молча наливала воду из графина.
— А! — сказал за ее спиной пациент. — Я придумал. Выгоните меня вон. Отличное наказание, честное слово!
Доктор Бэнкс неторопливо поставила графин на место и повернулась к нему.
— Нет, мистер Саммерс, — сказала она ровным тоном. — Если вы не будете выполнять мои рекомендации, боюсь, ваши четыре недели превратятся в гораздо более долгий срок.
5 декабря 1911 года. Суббота
Вечером миссис Кистенмахер заняла пост в холле, на кресле у распахнутой двери в палату. Предстояла ночь: без сна, под бдительным присмотром няньки, без возможности взять книгу или выкурить сигарету, с муками, как лечь, как повернуться, как быть с делами, и где взять денег, с горячей подушкой, холодным одеялом и унылыми больничными запахами. За окном в такт пустому желудку подвывал предпраздничный ветер.
Рождество обещало быть отвратительным.
Внизу, где ступеньки поворачивали на второй этаж, успокоительно качали маятником стенные часы. Доктор Бэнкс у себя в приемной поставила на стол чашку чая и раскрыла “Медицинский циркуляр”. Она
