ванной. Эм Джи выглядел таким усталым, таким тоскующим и одиноким, словно рядом с ним не было ни единой живой души…
Он никогда не поверил бы, что Кэтлин способна увидеть это. Возможно, он стал бы все отрицать, Да и большинство людей не заметили бы ничего. Но только не она. Кэтлин распознала то, что было слишком хорошо знакомо ей самой: приступы тоски похожей на скрытое пламя, которое невозможно погасить, потому что его никто не видит. Пустоту, рожденную потребностью в том, что невозможно назвать по имени, но отсутствие чего остро ощущаешь. Вроде черной дыры, в которой исчезает отпущенное на твою долю несчастье.
Да, Кэтлин это было знакомо. Она видела его отблески в собственной душе, когда поздно ночью оставалась одна, избавившись от докучливого надсмотра бабушки, от заботливой опеки Алекса, от пристального внимания друзей.
Она тосковала.
Ей всегда казалось, что она тоскует по своей семье. По нежно обнимающим ее рукам, по голосам, заполняющим дом поутру, по родным лицам за знакомой дверью. По дому.
По любви.
Взаимопонимание. Содружество. Товарищество. То особенное и неповторимое, что наполняет собой слова и взгляды людей, делая их отражением невидимых, но самых прочных уз на свете.
Но теперь, стоя под душем, впервые чувствуя, как поет ее тело, и внутренним зрением видя спальню и кресло, в котором ссутулился Эм Джи, пускающий кольца сигаретного дыма, чтобы только не уснуть, Кэтлин знала, что подсознательно мечтала о гораздо большем.
Это было не просто взаимопонимание. Единение. Молния, вылетающая из кончиков пальцев. Живая, пульсирующая энергия, которую ощущаешь с закрытыми глазами, которая может быть нежнее шелка, но причинять страшную боль, стоит лишь подумать о ком-то другом.
Это был голод. Грызущее желание ощутить прикосновение мужских рук к своей груди. Пронзительная мысль о том, что это лучше, чем прикосновение губ к губам. Внезапно где-то глубоко внутри нее запульсировала жизнь, проснулись те уголки ее тела, которые никогда прежде не подавали голоса.
И причиной тому был Эм Джи. Это испугало Кэтлин сильнее, чем его пистолет, чем люди, которые гнались за ними обоими, чем все тяготы их совместного бегства.
И все это было безумием. Он сделал ее своей пленницей. Сунул ей в ухо дуло пистолета. Таскал по всему штату туда и обратно. Его разыскивали за убийство. Она не имела права испытывать к нему влечение. Никакого права. Даже если он действительно не виновен. Даже если он сдержит все свои обещания: отвезет ее домой, найдет свидетелей, представит улики и сумеет оправдаться. Даже тогда.
Потому что Кэтлин был хорошо известен тот тип мужчин, к которому относился М. Дж. Тобин. Что бы там ни чувствовало ее тело, как бы ни томилась душа, разум был на страже. А он слишком хорошо знал, чем кончается роман с человеком, который всю жизнь ходит по лезвию бритвы.
Надо было положить этому конец. И немедленно.
Это значило, что после выхода из ванной горевший внутри нее огонь должен погаснуть. Но ничего не вышло. Полотенце льнуло к ее коже, вновь и вновь порождая греховные помыслы. Пар сладострастно вился в воздухе. И из затуманенного зеркала на нее смотрела обнаженная девушка со сверкающими глазами и молочно-белой кожей, налившейся грудью и затвердевшими сосками.
Она представила себе склонившееся над ней лицо Эм Джи, прикосновение мужских губ к ее шее, волосы цвета соли с перцем, смешавшиеся с ее золотистыми прядями, и впервые в жизни поняла, что такое настоящее желание. В нем было что-то первобытное. Что-то тайное и очень опасное.
Конечно, она ужасно устала. Напряжение, стресс, страх сделали свое дело. Вот почему ей захотелось лечь на пол, свернуться клубочком и дать волю слезам. Вот почему она жаждала выйти из ванной и оказаться в объятиях Эм Джи, что бы ни твердил ей разум.
Когда Кэтлин открыла дверь в спальню, вслед за ней в комнату ворвалось облачко пара. Длинный ворс ковра упруго пружинил под ее босыми ступнями. Несвежая одежда липла к чистой коже, горячей, как ее фантазии. Она распустила волосы и из последних сил терла их полотенцем, от всей души надеясь, что, в волшебном мешке Эм Джи найдется расческа.
Волосы у нее были намного длиннее и пышнее, чем думали те, кто видел ее каждый день. Она никому не показывалась в таком виде с тех пор, как ее отец сказал, какие они у нее чудесные и что это ее лучшее украшение. Сомнительный комплимент для взрослой женщины, но для девочки, которая всегда была слишком маленькой, слишком худенькой, слишком тихой, не было слов милее. Со светлой печалью она вспоминала, что после этого признания отец не прожил и месяца.
Кэтлин хранила это знание про себя. Для всех остальных она носила пучок, иногда заплетала косу и укладывала ее на затылке. Строго, скромно, аккуратно. Только оставшись одна, она позволяла себе распустить волосы, красотой которых отец так и не успел налюбоваться.
Вот только расчесывать их было трудно, а возня со шпильками превращалась в настоящее мучение.
Итак, Кэтлин вышла из ванной, продолжая вытирать волосы.
— Надеюсь, я не…
Но тут же умолкла. Рука с полотенцем опустилась. Влажные волосы рассыпались по обнаженным плечам, но она даже не ощутила их прохладного прикосновения к коже. Сентиментальные воспоминания об отце и его маленькой дочери разом улетучились. Несколько минут тому назад она, взывая к разуму, пыталась подавить в себе опасное влечение к Эм Джи, теперь это было уже невозможно…
Он спал. Раскинувшись в кресле, держа в пальцах догорающую сигарету, склонив голову набок и вытянув босые ноги. Он успел сбросить куртку и остался в старой черной тенниске и джинсах. Удивительно мужественный и такой уязвимый. Гладкие, рельефные мышцы и великоватая одежда, которая когда-то была ему, наверное, впору. Спутанные, взъерошенные волосы и тонкие морщинки на по-своему красивом лице…
Кэтлин поняла все. Измученный до предела, Эм Джи не сумел ее дождаться. Она видела сильное тренированное тело, дотоле скрытое под грязными лохмотьями, и краешек татуировки под левым рукавом майки. Видела силу, безрассудство и неизъяснимую чувственность. Но как бы теперь ни стремилась Кэтлин хоть немного вкусить от колдовского безумия Эм Джи, она в то же время жалела его.
Девушка боролась с желанием пригладить ему волосы, убаюкать в своих объятиях, хотя бы на время защитить его от врагов и от изматывающего долга. Скомкав полотенце, она прижала его ко рту и заморгала, снова борясь с подступившими к глазам слезами.
Будь он проклят. Будьте прокляты его улыбка, его благородство и чувство чести. Будьте прокляты его гипнотические аквамариновые глаза и злые шутки. Ей было бы легче, если бы она оказалась в руках другого злоумышленника, обыкновенного злодея-похитителя. Безопаснее. Вдали от страстей, овладевших ее душой.
И в который уже раз за последние сутки она подумала, что должна разорвать цепь, приковывающую ее к М. Дж. Тобину.
Шагнув вперед, Кэтлин вынула у него из пальцев сигарету и ткнула ее в стоявшую на столе маленькую пепельницу, где уже валялись четыре окурка.
— Эм Джи, — позвала она, не подходя ближе и не притрагиваясь к нему. — Проснитесь, или вы дорого заплатите за это…
Никакой реакции. Он крепко спал, грудь его мерно вздымалась, а темные ресницы спокойно лежали на впалых щеках. Кэтлин еле удерживалась, чтобы не погладить его по лицу, не ощутить тепло его тела и шелковистость волос, падающих на плечи.
Вместо этого она приблизилась и слегка шлепнула его по руке, как раз над татуировкой.
— Эй, вставайте! Если вы не проснетесь, то провалите свое первое похищение!
На этот раз его веки дрогнули. Казалось, они были налиты свинцом, потому что тут же снова опустились. Он пробормотал что-то неразборчивое и поудобнее устроился в кресле.
Кэтлин подбоченилась.
— Ну что ж, черт возьми, придется действовать по-другому!
Не тратя времени на раздумья о том, что глупо тащить в кровать взрослого мужчину фунтов на пятьдесят тяжелее себя, она бросила полотенце на пол и прикинула, как лучше справиться с этим нелегким
