Филби перестал пить и снова начал время от времени выполнять для Центра работы, консультируя КГБ по международным вопросам, главным образом, по Ближнему Востоку, который он знал очень хорошо. Он охотно брался и за решение чисто оперативных проблем. Несколько раз по много часов сидел над фотографиями агентов, которые ему показывали, чтобы установить их личность. У него открылось второе дыхание, когда Центр, наконец, предложил ему работу по подготовке нового поколения разведчиков в школе КГБ. Он относился к преподавательской работе с большим воодушевлением, отдавал свои знания с удовольствием, терпением и увлеченностью.
Во время отпуска Филби и его жена много ездили по Советскому Союзу, особенно часто бывали в Прибалтике и в окрестностях черноморских курортов. Они останавливались в лучших гостиницах и не имели никаких затруднений, путешествуя по всей стране. Побывали в Польше, Болгарии, Восточном Берлине, даже ездили на Кубу. Это последнее путешествие оказалось довольно рискованным, и мы нажали на все кнопки для обеспечения полной безопасности Кима и Руфины. Их попросили не лететь самолетом. Мало ли что могло случиться. Какие-нибудь неисправности в моторе, и самолету пришлось бы приземлиться в Соединенных Штатах. Так что они отправились на Кубу морем, хотя путешествие заняло значительное время. Впервые за долгие годы Ким побывал вблизи родины: их корабль проходил через Ла-Манш. Стоя на палубе, Ким видел, как проплывают мимо берега графств Кент и Сасекс. Он никому не сказал, о чем думал в тот момент. На Кубе правительство республики наградило его своим орденом, но встреча с Кастро так и не состоялась.
Хотя Руфина не имела никакого отношения к нашим секретным службам, КГБ остался очень доволен выбором Кима. Элеонора, к которой МИ-5 и ЦРУ почти наверняка делали подходы, оказалась для нас не совсем удобной, а связь Кима и Мелинды, по общему мнению, вообще не сулила ничего хорошего. Руфина же была женщиной умной, высокообразованной, а главное — ей удалось вытащить Филби из трясины пьянства.
В середине 80-х годов я виделся с Кимом несколько раз. Я тогда был очень занят собственной работой в Институте имени Андропова, учебном центре КГБ. Наши встречи доставляли мне огромное удовольствие, хотя они случались реже, чем мне хотелось бы. Мы неизменно говорили и о политике. Эта тема страстно интересовала нас обоих, в особенности предстоящая война в Афганистане. КГБ не однажды обращался к Киму с просьбой высказать свою точку зрения по этому вопросу. Как и ряд других специалистов Центра, он настоятельно советовал русским не залезать глубоко в афганские дела, приводя в пример безнадежный провал в этой стране англичан, которые не менее трех раз пытались завоевать Афганистан, но их последняя попытка привела лишь к освобождению страны от иностранного вмешательства.
В 1983 году два события потрясли Кима Филби: смерть Дональда Маклина, с которым он хотя и поссорился, но продолжал искренне уважать, и несколько позднее — Энтони Бланта. Кстати, Филби потом еще долго недоумевал, почему английское правительство в 1979 году официально назвало Энтони Бланта советским агентом.
Я посетил Кима и после начала горбачевской перестройки. Он резко критиковал Горбачева и все его выступления, особенно бесконечные и абсурдные партсъеэды, происходившие в то время. По его мнению, лидеры Советского Союза давно перестали быть коммунистами. Единственная цель каждого из них — во что бы то ни стало удержаться у власти. Он считал, что аппаратчики разложились сверху донизу, все взяточники, думают только о себе и своих семьях, а не о народе. Филби терпеть не мог Брежнева, считая его насквозь коррумпированной личностью. А когда к власти пришел Горбачев, он переживал глубокое разочарование и беспокоился о судьбе Советского Союза.
Я твердо знал, что Ким Филби останется верен своим идеалам. Он никогда не нарушал клятвы, которую дал в молодости. Ким часто говорил мне, что Сталин, Хрущев и Брежнев канули в Лету, а яркая звезда коммунизма никогда не погаснет. — Пусть с первых же дней революции к нему пошли не той дорогой, — говорил он, — но все же коммунизм выражает лучшие чаяния человечества.
В сентябре 1986 года Кима навестил его старый знакомый, с которым он работал еще во время войны, — писатель Грэм Грин[42]. Непосредственным лондонским начальником Грина, резидента английской разведки в Сиерра-Леоне, был Ким Филби. Правда, друзьями они стали позднее. Время от времени они переписывались. Грин приезжал в Москву четыре раза и часто встречался с Филби. Грин, добровольный изгнанник, поселившийся на островах Антибы, и Филби, оказавшийся москвичом не по своей воле, имели общие черты: оба — чистокровные британцы, обоим присуще чувство достоинства, сдержанность и небольшая толика цинизма, характерные для воспитанников старой школы. Мне известно, что Филби не особенно нравился главный герой романа Грина «Человеческий фактор», прототипом которого был он сам. Он считал, что совсем не похож на этого хнычущего дурачину, который влачит жалкое существование в московской лачуге. На деле обстановка, в которой жил Ким, была совершенно иной: огромная квартира с прекрасным видом на реку; стопками газет «Таймс», «Ле Монд» и «Геральд Трибюн», на которые его подписывали; видеопленками, показывающими самые ответственные крикетные матчи, и банками оксфордского джема от Купера в буфете, которые присылали ему из Лондона. Ким Филби слушал радиостанции «Би-Би-Си» и «Голос Америки», читал детективные романы Джона Ле Карре и даже научился готовить, как заправский шеф — штрих, отдаленно напоминающий гриновского героя.
После одного из визитов Грина я прочел в «Санди Телеграф» любопытное высказывание Кима: «Перемены в СССР могут наступить только со стороны КГБ, который принимает в свои кадры лишь самых лучших и умных».
Начиная с 60-х годов у Кима стали проявляться симптомы сердечного заболевания. Сперва они были незначительными, но довольно тревожными. Весной 1988 года случился первый инфаркт. Когда Филби немного поправился, мне захотелось увидеть его. Я ведь оставался единственным свидетелем его сказочных приключений. Попросил коллег передать Руфине о своем желании повидать Кима, и он тотчас ответил, что будет счастлив увидеть меня и даже более того — ему необходимо поговорить со мной. Но почти сразу же после этого сообщения я узнал, что его увезли в больницу. Врачи не находили его состояние критическим, и Руфина, уходя из больницы вечером 10 мая, особенно не беспокоилась. Но ночью ей позвонили из больницы и сказали, что в два часа ночи Ким скончался.
13 мая, в прекрасный весенний день, я пришел на похороны. Гроб, накрытый красным знаменем, выставили в клубе на Лубянке, чтобы друзья и соратники Филби из КГБ могли отдать ему последнюю дань уважения. Поверх знамени лежала подушечка с орденами. Похоронили Филби на генеральском участке Кунцевского кладбища, расположенного на западной окраине Москвы. Хотя Ким Филби не был генералом (вопреки некоторым утверждениям), отделение охраны КГБ, прибывшее в полной парадной форме, отдало ему последние почести салютом из трех залпов. Оркестр исполнил «Интернационал». На похоронах присутствовали сын Филби — Джон, дочь — Джозефина и огромная толпа почитателей, среди которых офицеры всех званий и даже председатель КГБ Владимир Александрович Крючков — позднее один из руководителей переворота 1991 года. Мне поручили произнести надгробную речь, что я счел для себя за великую честь.
Ким Филби был последним и самым выдающимся участником знаменитейшей разведывательной группы XX столетия — я думаю, что имею право назвать ее именно так. Впервые в истории советской секретной службе удалось завербовать таких людей, которые заняли высочайшее положение в английском правительстве и добывали для нее ценные разведданные. Причем никто из них не был убит, арестован или хотя бы подвергся обвинению — не доставало доказательств. Своим блестящим успехом они обязаны в равной мере удаче и профессионализму. В работе агентов этой группы никогда не было серьезных срывов, хотя на протяжении многих лет мы поддерживали с ними регулярный контакт, связанный с серьезной опасностью.
Вот уже более сорока лет мир зачарованно читает материалы о кембриджской пятерке. Для этого есть все основания, ибо их необыкновенные подвиги надолго сохранятся в памяти людей и переживут нас, принимавших участие в их деятельности.
Я иногда прихожу на могилу Кима, стою и думаю о нем. Прах остальных покоится далеко, в Англии, и я не могу посетить места их погребений. Но я часто вспоминаю их, потому что со всеми своими достоинствами и недостатками они стали дороги мне. Это были люди, готовые положить свои жизни за правое дело. И я преклоняюсь перед ними. Надеюсь, что сумел бы, как и они, сделать то же.
