Стихотворения

как подарок, как чудо, и стать
серединою многодорожного
громогласного мира опять.
И по яркому гомону птичьему,
по ликующим липам в окне,
по их зелени преувеличенной,
и по солнцу на мне и во мне,
и по белым гигантам в лазури,
что стремятся ко мне напрямик,
по сверканью, по мощи, прищуриться
и узнать свой сегодняшний миг.

1943; Кембридж, Масс.

239. КАКИМ БЫ ПОЛОТНОМ{*}

Каким бы полотном батальным ни являлась
советская сусальнейшая Русь,
какой бы жалостью душа ни наполнялась,
        не поклонюсь, не примирюсь

со всею мерзостью, жестокостью и скукой
немого рабства — нет, о нет,
еще я духом жив, еще не сыт разлукой,
        увольте, я еще поэт.

<2 апреля 1943>; Кембридж, Масс.

240. О ПРАВИТЕЛЯХ{*}

             Вы будете (как иногда
                     говорится)
     смеяться, вы будете (как ясновидцы
         говорят) хохотать, господа, —
                 но, честное слово,
               у меня есть приятель,
                       которого
привела бы в волнение мысль поздороваться
 с главою правительства или другого какого
                    предприятия.
      С каких это пор, желал бы я знать,
                   под ложечкой
          мы стали испытывать вроде
     нежного бульканья, глядя в бинокль
         на плотного с ежиком в ложе?
                   С каких это пор
           понятие власти стало равно
          ключевому понятию родины?
          Какие-то римляне и мясники,
      Карл Красивый и Карл Безобразный,
           совершенно гнилые князьки,
          толстогрудые немки и разные
        людоеды, любовники, ломовики,
          Иоанны, Людовики, Ленины,
     всё это сидело, кряхтя на эх и на ых,
           упираясь локтями в колени,
          на престолах своих матерых.
           Умирает со скуки историк:
          за Мамаем всё тот же Мамай.
      В самом деле, нельзя же нам с горя
       поступить как чиновный Китай,
      кучу лишних веков присчитавший
           к истории скромной своей,
         от этого, впрочем, не ставшей
              ни лучше, ни веселей.
        Кучера государств зато хороши
      при исполнении должности: шибко
        ледяная навстречу летит синева,
       огневые трещат на ветру рукава…
       Наблюдатель глядит иностранный
 и спереди видит прекрасные очи навыкат,
    а сзади прекрасную помесь диванной
       подушки с чудовищной тыквой.
           Но детина в регалиях или
                волк в макинтоше,
в фуражке с немецким крутым козырьком,
       охрипший и весь перекошенный,
       в остановившемся автомобиле —
               или опять же банкет
             с кавказским вином —
                         нет.
              Покойный мой тезка,
         писавший стихи и в полоску,
         и в клетку, на самом восходе
        всесоюзно-мещанского класса,
             кабы дожил до полдня,
         нынче бы рифмы натягивал
              на «монументален»,
                на «переперчил»
                   и так далее.