Верь: вернутся на родину все —вера ясная, крепкая: с севералыжи неслышные, с юга ночная фелюга.Песня спасет нас. Проулками в горушел я, в тяжелую шел темноту,чуждый всему — и крутому узоручерных платанов, и дальнему споруволн, и кабацким шарманкам в порту.Ветер прошел по листам искривленным,ветер, мой пьяный и горестный брат,и вдруг затих под окном озаренным:ночь, ночь — и янтарный квадрат.Кто-то была та, чей голос горящийрусскою песней гремел за окном?В сумраке видел я отблеск горящий,слушал ее под поющим окном.Как распевала она! Проплывалосердце ее в лучезарных струях,Как тосковала, как распевала,молясь былому в чужих краях,о полнолунье небывалом,о небывалых соловьях.И в темноте пылали звуки —рыдающая даль любви,даль — и цыганские разлуки,ночь, ночь — и в роще соловьи.Но проносился ветер с морядыханьем соли и вина,и гармонического горяспадала жаркая волна.Касался грубо ветер с моряглициний вдоль ее окна,и вновь, как бы в блаженстве горя,пылала звуками она…О чем? О лепестке завялом,о горестной своей красе,о полнолунье небывалом,о небывалом — ветер! Вернутся на родину все —вера ясная, крепкая: с севералыжи неслышные, с юга ночная фелюга…Все.19 июня 1923; Сольес-Пон
Как жадно, затая дыханье,склоня колена и плеча,напьюсь я хладного сверканьяиз придорожного ключа.И, запыленный и счастливый,лениво развяжу в тениевангелической оливысандалий узкие ремни.Под той оливой, при дороге,бродячей радуясь судьбе,без удивленья, без тревоги,быть может, вспомню о тебе.И, пеньем дум моих влекома,