Стихотворения

книгу чудище берет;

книгу песен, книгу неги....
А она-то лапой хвать! —
вмиг обнюхала страницы
и давай их вырывать!

Пальцы рыжие топырит;
молчаливо, с быстротой
деловитою, кромсает
сердце книги золотой…

<25 января 1921>

178. «Карлик безрукий во фраке…»{*}

Карлик безрукий во фраке,
глупый, неловкий пингвин,
помнишь сиянье во мраке,
синие выступы льдин?

Помнишь зарницы ночные,
кольца и складки огня?
Помнишь туманы седые
длинного, длинного дня?

Грустная птица, смешная,
глядя на нас, на людей,
плачешь ли ты, вспоминая
ласковых, черных моржей?

Помнишь ли птицу-подругу,
встречи на высшей скале,
вьюгу, волшебную вьюгу,
снежные вихри во мгле…

Ах, эти встречи! А ныне:
душный, искусственный грот,
имя твое по-латыни,
пятиалтынный за вход…

179. ИТАЛЬЯНКЕ{*}

К тебе, в минувшее, к иной, чудесной доле
душа моя плывет в зазубристой гондоле;
       осталось горе за кормой.
Я рад, что до конца молчали мы упрямо,
что в пышный, страшный сад не вышли мы из храма
       любви глубокой и немой:
на каменных устах прекрасного былого
улыбкою горит несказанное слово,
       невоплощенная мечта, —
как световой двойник стоцветной, вечной зыби,
дрожащий, над водой, на внутреннем изгибе
       венецианского моста…

17 февраля 1921; Кембридж

180. НА ГОЛГОФЕ{*}

Восходит благовоние сырое
со дна долин, и в небе, над холмом,
на трех крестах во мгле белеют трое…
Там женщина, в унынии немом,
на среднего, на черную вершину
глядит, глядит… провидеть ей дано,
что, в горький час, ее земному сыну
всего живей воспомнилось одно…
Да, — с умиленьем сладостным и острым
(колени сжав, лицо склонив во мглу…)
он вспомнил домик в переулке пестром,
и голубей, и стружки на полу.

<23 февраля 1921>

181. «Блаженство мое, облака и блестящие воды…»