выполнил этот маневр, оставив между носом и концом причала ярдов сорок или пятьдесят, когда понял, что этим полностью лишил Мисси прикрытия.
Мисси, несмотря на полученный удар, умудрилась проползти перед рубкой и перевалиться через левый борт «Рамми нэйшн» в ялик, прихватив с собой «Кодекс». Я не заметил этого за стрельбой, наполовину прикрытый Дэйвом и наполовину — рубкой.
Соскальзывая в беспамятство, едва ли способная что-либо ощущать или даже двигаться, Мисси беспомощно скорчилась на дне ялика. И все же она еще цеплялась за «Сиракузский кодекс». Пока я выправлял штурвал, она умудрилась одной рукой ухватиться за левый борт «Рамми нэйшн», укрываясь за ней от огня.
Мой маневр необратимо и полностью обнаружил ее. Она не удержалась за борт и осталась позади, не более чем в двадцати ярдах от конца причала: превосходная мишень. Свет береговых огней омывал ее лицо. Мисси все еще не верила, что такое могло случиться с ней. Она взглянула в нашу сторону, потом на причал и наконец выставила свой бесценный приз как щит между собой и стрелками на берегу. Наверно, это было самое трудное решение в ее жизни. Дотянувшись до весла, явно преодолевая боль, она опустила лопасть в воду у борта ялика. Она не могла бы грести более неумело, даже будь у нее всего одна рука. Лопасть только напрасно резала воду.
Миссис Ренквист, хоть и была сама в опасном положении, заметила ее. Она взвыла, как собака, на которую медленно наезжает машина. Аттик, несомненно взбудораженный, еще вероятнее — бесстрашный, в сущности безмозглый, верный несмотря ни на что, сменил позицию и забыл об осторожности. Он выскочил из-за груды лодок на набережной и помчался по плавучему причалу. Он бежал, пригнувшись, через плечо посылая пули в сторону Ноулса. Ноулс выпрямился в полный рост и отстреливался стоя, выкрикивая проклятия, словно они могли защитить его от пуль. Искры рикошета сверкали вокруг него, но ему было не до того. Его дробовик выбивал щепки из причала впереди и позади Аттика, звенели металлические скрепы. На красивом твидовом жилете начали распускаться цветы черной крови. Ноулс стрелял метко. Каждый выстрел попадал в цель: семь зарядов по девять дробин в каждом. Аттик, поравнявшись с трупом Тедди, медленно отвел прицел пистолета от Ноулса, хотя дробь продолжала рвать на нем жилет.
Тут у Ноулса кончились патроны. Во внезапно наступившей тишине я за шестьдесят или семьдесят ярдов, уже отделявших меня от причала, казалось, услышал металлический лязг бойка, ушедшего в пустой казенник. Конечно, это было невозможно. Дизель тарахтел в нескольких футах над моей головой. Но я видел, как оглядывался, растерявшись на миг, Ноулс. Потом его взгляд упал на коробку с патронами всего в двух ярдах от него.
Но Аттик теперь нацелился на Мисси, как пылающее яростью божество. Смертельно раненный, он должен был понимать, что его тело непоправимо искалечено. Ударная сила выстрелов развернула его к нам. Из углов рта у него текла кровь.
— Дэнни! — вскрикнула Мисси. — Дэнни!
Уже падая, Аттик поднял свой безжалостный пистолет и опустошил обойму, посылая пулю за пулей прямо в Мисси Джеймс, беспомощно болтавшую веслом в каких-нибудь сорока футах от него. Жизнь покинула обоих еще до того, как Аттик ударился лицом о доски причала.
Я мог только смотреть.
Добрая половина пуль попала в нее. При ударе пули с полыми наконечниками раскрываются шляпками грибов, оставляя пробоину, в которую пройдет бильярдный шар. Они ужасно, смертельно искалечили Мисси. И причинили столь же смертельные повреждения «Сиракузскому кодексу». Большая часть пуль, прежде чем попасть в Мисси, попадала в коробку, так что ее тело, на уход за которым тратились такие средства, было изуродовано не только горячими кусками свинца, но и дождем пластиковых осколков и, может быть, летящими частицами бумаги.
Досталось и маленькому ялику. Хватило бы и одной пробоины ниже ватерлинии, но их оказалось несколько. Мертвая, вцепившись в осколки своей мечты, Мисси Джеймс вместе с яликом и «Сиракузским кодексом» погрузилась в воду залива. На поверхности остались лишь осколки крушения, от которых расплывались по воде чернила и кровь: нестойкие волокна мечты, которая наконец доказала свою смертность.
XLIII
«Рамми нэйшн» задом пропятилась через периметр буйков и въехала прямо в верхушку мачты затонувшего «Полосатозадого окуня». Винт прокрутился в остатках такелажа и встал, намотав его на себя. Лязгнув трансмиссией и взвизгнув цилиндром, заглох маленький дизель.
Дэйв из глубины гаснущего сознания почувствовал неладное. Его губы слабо шевельнулись. Тело его было совсем неподвижно.
Так мы и болтались. Около шестидесяти ярдов воды отделяло нас от причала. Слышен был только шум волн. Ртутные лампы высоко над госпитальным судном неплохо освещали цель. Стояла такая тишина, что я подумал: работы в сухом доке приостановились. Может, у нас появились зрители? Может, они вызовут помощь? Или они решили, что мы здесь не стреляем, а снимаем фильм?
Перегнувшись с кормы, чтобы удостовериться в безнадежности положения, я услышал голоса. Обернувшись, увидел перед разбитыми лодками Ноулса. Слов я не разбирал, зато ясно расслышал два хлопка — как от детских хлопушек. Ноулс взревел и выстрелил от бедра. Тишина. Ноулс загнал в камеру новый патрон. Он опустил ствол. Он еще раз выстрелил. Потом он медленно опустился на колени.
Я бросил взгляд на восток, на башни верфи в двухстах ярдах от нас. Над одним из кранов, на двести футов над заливом, клубился в свете прожекторов пар. Механическая лебедка взвыла, замолчала и взвыла снова. На железную палубу опустился груз двутавровых балок. Секунду спустя я услышал удар. Как видно, в сухом доке продолжались работы. Неужели никто не обратил внимания на стрельбу?
Я выглянул поверх стены рубки, сквозь ветровое стекло.
Ноулс, спотыкаясь, брел по причалу, неуверенно ставя ноги на покачивающиеся от волн доски. Он наклонялся вперед, как бы преодолевая встречный ветер. Звякнули петли, когда он неуклюже, словно одеревенев, переступил с одной плавучей секции на другую. Заскрипели, натягиваясь на волне, чалки, скреплявшие всю конструкцию, и Ноулс едва удержался на ногах. Фал, проложенный вдоль алюминиевой мачты, загудел, как струна, и смолк.
Ноулс боком обошел тело Тедди и подобрался к Аттику, лежавшему поперек причала, одной ногой в воде. Дулом дробовика он потыкал Аттику в глаз, но труп, будучи трупом, ничуть не возражал.
Ноулс взглянул в сторону того, что осталось от Мисси. Продырявленный ялик погрузился и ушел из- под нее, оставив за собой жуткие останки. Волна уже начала разгонять клочки — большие и малые — Мисси Джеймс и «Сиракузского кодекса», вместе с пустой канистрой, пенопластовым холодильником, пивными бутылками и всплывшим подошвой вверх резиновым сапогом.
Ноулс, конечно, должен был ждать подвоха от нарастающего кругом безумия, но сам он, поглощенный совершением возмездия, не отвлекался на мелькающие рядом отблески богатства и славы. И справедливо было, что он выжил в этом смертоубийственном кошмаре. Он стоял, покачиваясь, опустив ствол ружья на сгиб локтя, как полупьяный охотник на уток, и плевать ему было на невозвратно пропавший в море «Кодекс». Часть листов еще лежали на поверхности воды, слабо мерцая в неверном свете. Другие чуть светились, зависнув в зыбком равновесии между поверхностным натяжением и недвусмысленным давлением глубины. А третьи, смирившись с неизбежностью, мотались на глубине футов, а то и ярдов, неумолимо уходя вниз. Со временем все они опустятся на дно, и никто уже не прочтет и не увидит их.
Ноулсу плевать было на «Сиракузским кодекс». И теперь, и прежде.
Он снова упал на колени. Видимо, перемена положения застала его врасплох. Приклад дробовика глухо стукнул о дерево, когда он оперся на него, чтобы удержаться.
Ноулс смотрел на груду лодок. Те корпуса, что были на виду, пострадав от всей этой пальбы, являли взгляду множество щербин и дыр. Если там осталось судно, способное удержаться на воде, оно было глубоко зарыто под другими. Ноулс был тяжело ранен. Взрывы хлопушек, услышанные мной, издал
