или подруга в долю? Такое вот предложение. Никакого нажима.
Ну вот, Рени проделывала все очень неглупо. Она была знакома с множеством людей, и когда намечала кого-то, то выбирала того, кого по-настоящему хорошо знала. У нее было чутье на таких, которые рвутся проявить себя, показать, что и сами способны делать деньги. Второй тип, который она выбирала, — это те, для кого несколько тысяч долларов не более как облачко пара: все дело могло представляться им шуткой. Легко досталось — легко терять, до какой-то черты. Но до последнего времени Рени таких не затрагивала. И не задевала тех, кто просто рвался помочь ей, так же как явных простаков, не говоря уж о тех, кто слишком умен или подозрителен в денежных вопросах.
Она пользовалась своим положением торговца-дизайнера, чтобы провести всю операцию, не вкладывая своих денег. Она брала деньги партнера, добавляла к ним свои или не добавляла, покупала намеченное: кресло, ковер, гардероб — и доставляла своему клиенту за двойную цену. Многие торговцы отпускают товар в кредит, если знают вас. Черт, да за половину им самим не приходится платить. Если не упустить свой шанс, можно и впрямь получить неплохую прибыль.
Итак, она доставляет товар по счет-фактуре. Ради такой скрупулезной девушки покупатель расплачивается на месте. После этого Рени изучает нижнюю строчку. Она вычитает доставку и погрузку, билет на самолет и гостиничный счет, добавляет немного за свое потраченное время, даже добрый старый налог на продажу, о которой должным образом заявляет, и, наконец, первоначальные вложения. Остаток она делит на два, добавляет обратно вложения партнера и подписывает ему чек. Инвестор к тому времени, бывает, забыл об этой мелочи, и чек оказывается для него приятным сюрпризом. Все выглядит строго законно. Да так и есть. И выгодно тоже. В сущности, для всех участников все очень мило.
— Немного погодя, — пробормотал я, — Рени объявляется с новым предложением.
— И просит немного больше денег.
— И риск становится больше?
— О чем, конечно, предупреждают. Единичная перепродажа удваивает ваши деньги, и вам даже не надо разбираться в интернете. И все звучит законно. И есть законно. В строгом соответствии с законом.
— Что же не прошло? Что случилось?
Мисси пожала плечами.
— Мудрец Вонг сказал бы, что твоя девочка пожадничала. Он цитирует французскую поговорку о человеке, поглощенном алчностью. Знаешь такую?
Мисси могла только пожалеть тех, кто в последнее время не бывал в Париже, но жалость не подразумевает милосердия.
— Нет, — сказал я, — такой не знаю.
— Конечно, ты не знаешь. Но я здесь, чтобы тебе помочь.
— Благодарю. Как же чертовы французы называют жадин?
— Ну, — педантично начала она, — эволюция сленга очень интересна. В прошлом они могли сказать: «Elle a les dents longues» — «У нее длинные зубы». Теперь они говорят «La salope ci les rayent le parquet» — «Зубы суки царапают паркет».
Она поболтала указательными пальцами под верхней губой.
— Как мило.
— Выразительно, не правда ли? Знаешь, у французов активный словарь приблизительно двести тысяч слов. Американский же английский составляет шестьсот тысяч. Зато французские идиомы восполняют…
— Ты слышала, чтобы кто-нибудь говорил так о Рени Ноулс?
— Что? — отвечала Мисси, словно бы искренне потрясенная. — Что в ее двуязычном словаре восемьсот тысяч слов?
Она прижала руку к груди.
— Как у меня?
— Нет, Мисси, — терпеливо проговорил я, — что ее зубы царапают паркет. Что она становится жадной. Или нечестной.
— Только от Томми. Больше никогда и ни от кого. Если словцо пущено в оборот, это конец. Но от всех остальных я слышала, что она честна, честолюбива, много работает и…
— И?..
— Ну…
Я кивнул на ее стакан.
— Развяжи себе язык. Если ему это требуется.
Мисси взяла бокал обеими руками и поднесла к губам, но не отпила.
— Я слышала, что ей нравятся крутые сделки, — сказала она над кромкой, хлопая ресницами. — Как ты это понимаешь?
X
Мисси, искусно направлявшая курс беседы от утомительно серьезного разговора к легкомысленной болтовне, вдруг резко прервала это занятие, извлекла сотовый телефон, назначила свидание и быстренько закончила ленч. Она пустила меня за руль «ягуара», попросив отвезти ее в центр, а сама болтала по телефону с одним из своих брокеров.
Этот «ягуар» с откидным верхом — настоящая машина, снабженная к тому же шестнадцатицилиндровым двигателем. Пешеходов так поражала красота автомобиля, что они забывали плюнуть на капот. Нет, не поймите меня неправильно: как раз накануне кто-то расписал граффити задний борт моего двенадцатилетнего пикапа. Мы живем в обществе равных возможностей.
Томми Вонг занимал своей конторой целый этаж десятиэтажки между северо-западным углом Миссии и Четвертой. Тонкий арочный орнамент вязаного жакета на светловолосом манекене, галстук, хаки и туфельки с кисточками на цветных носках провели нас сквозь море контор, занимающихся компьютерным дизайном, в его кабинет.
— Этот паренек использует «Шанель № 5», — наморщила нос Мисси, — и это так же верно, как то, что Господь создал маленьких рыбок для суши.
— Ты считаешь, это чтобы прикрыть его моральную развращенность или чтобы ее обнародовать?
— Я считаю, если б он хотел прикрыться, набросил бы на плечи плащ.
Это был угловой кабинет с окном на восток, из которого открывался вид на все сады Йерба Буэна — или на то, что от них осталось, потому что к тому времени «Сони Мутреон» отхватил от них северо- западный угол. Но водопады, кафе, длинные дорожки и газоны еще сохранились, привлекая конторских работников, которые теперь рассыпались по саду, курили, читали или сидели, обняв колени и жмурясь на солнце сорокапятиминутного обеденного перерыва. Здесь и там среди них пристроились по двое или по трое бездомные с собаками и магазинными тележками. Над Третьей улицей возвышался Музей современного искусства.
Томми Вонг с Мисси обменялись горячими приветствиями. Вонг выглядел лощеным типом. Лет шестидесяти или около того, безупречно причесанный и одетый, он воплощал успех и довольство и неуловимо морщился на всякое проявление не вполне безупречного вкуса.
Я знал, что он участвовал в конкурсе проектов здания МСИ и, наряду с дюжиной других кандидатов, проиграл его Марио Ботта. Когда Мисси нас представила, я слегка уколол его, упомянув вид на один из самых выразительных образцов городской архитектуры в Сан-Франциско.
— Чертов музей, — сказал Томми, мотнув головой в сторону МСИ.
Мисси поспешила вмешаться.
— Мне нравится это здание, Томми. Не ревнуй. Кто-нибудь может принять тебя за обиженного неудачника. Тебе это не к лицу. К тому же все это было и прошло десять лет назад. И можно ли забыть, мечтательно добавила она, — синьор Ботта произносит свою речь на церемонии основания — на
