Джектор слабо улыбнулся.
— О, Рени должна была попытаться. Убей отца и учителя и все такое. Такой она и была. Такие мы все. Она пыталась, но ей не удалось.
— Что она пыталась сделать?
Он медленно разжал кулак и покачал головой.
— Ей не удалось. Если бы она заранее послала мне поздравительную открытку, замысел был бы не более явным. Я просто ждал. Когда она споткнулась, как я и предвидел, я успел поймать ее. После этого, по крайней мере на время, — он медленно смыкал пальцы, пока они снова не сжались в кулак, — она была моей.
Тауна невольно вслушивалась и теперь заметно опешила, даже задохнулась. Все молчали. Все мы смотрели на Джектора. Шум в галерее как будто заглох, словно посетители держались на почтительном расстоянии.
— Моей, — прошептал Джектор.
— Э… — заговорила вдруг Тауна, — мне ведь надо еще найти… подружку.
Она пожала руку Мисси.
— Приятно было познакомиться, — быстро проговорила она и так же быстро ушла.
Джектор посмотрел ей вслед.
Выждав минуту, я настойчиво переспросил:
— Что же делала Рени, пока она была «вашей», Мэнни?
Джектор не двигался и молчал. Вдруг он моргнул, будто мы сию секунду возникли перед ним.
— Ничего, — сказал он так тихо, что я едва расслышал его. — В конце концов, эта чертова Рени так ничего и не сделала.
XIII
Чтобы заточить острие V-образной стамески, надо симметрично обрабатывать оба края. Я как раз приступил к делу, когда меня отвлек телефон.
— Кестрел?
— Это, — осторожно отозвался я, — зависит от того, чем вы не торгуете.
— Не трахай мне мозги, умник долбаный. Где оно?
— Прошу прощения?
— Не трахай мне мозги, умник долбаный. Где оно?
Вместо того чтобы последовать этому совету, я сказал:
— Слушай, голова в штанах! Ты бы лучше переписал текст и начал по новой? А еще лучше, нашел бы себе работенку по способностям.
На том конце провода звякнул приемник монет.
— Кестрел, — сказал голос, — ты сам себя уделаешь в задницу.
Из музыкального автомата рядом с телефонной трубкой донеслась фраза «Мимо башни с часовыми», и мой собеседник повесил трубку.
Часы над столом показывали без четверти пять.
Я позвонил Бодичу.
— Почему вы мне не перезвонили? Нашли другого любимчика на роль убийцы?
— Ты у меня в списке, — он дышал так тяжело, словно только что бегом одолел пролет лестницы, — но перед твоим именем стоит много более громких имен. Что стряслось?
— Две вещи. В обратном порядке: я только что поговорил по телефону с кем-то, кто уверяет, что я уделаю самого себя в задницу.
— Я и сам бы мог тебе это сказать.
— Вы можете проследить звонок?
— Не могу без веских оснований.
— Что под ними подразумевается?
— Разное. Скажем, сразу после его звонка кто-то попытался тебя пристрелить. Прежде чем впасть в кому, ты прошептал о звонке красавице-сиделке. Поскольку Эванса бросила жена, он приглашает сиделку на ленч, чтобы опросить ее. За два-три ленча могло бы набраться достаточно сведений, чтобы получить основание для ордера.
— Иисус Христос и броуновское движение юриспруденции!
— Предназначение закона — защищать людей, Кестрел.
— Эй… — я оглянулся через плечо: уличная дверь, как всегда, была распахнута настежь. — Я тоже человек.
— Это ты так говоришь.
Бодич громко глотнул неизвестный напиток. Звук напоминал хлюпанье в сточной трубе.
— Бодич, — нетерпеливо настаивал я. — Мы с вами знаем, что я не убивал Рени Ноулс. Так кто это звонил?
Бодич рыгнул.
— Не могу помочь. Ты сказал, случились две вещи.
— Неимоверно. Вы когда-нибудь слышали о Мэнни Джекторе?
— Угу. Парень чист.
— Этот подонок-то чист?
— В том, что касается этого дела, Джектор чист. Он провел ночь, когда Ноулс получила свое, связанным, в темнице своей любовницы. Забавно было вытягивать из него это признание.
Бодич издал звук, который среди его друзей, возможно, сходил за смех.
Я сказал:
— Должно быть, я последним в городе услышал о Мэнни Джекторе и его оклендских развлечениях. Слушайте…
— Откуда ты знаешь, что дело было в Окленде? Так Джектор сказал?
— Никоим образом. Но он…
— Ладно. Слушай, Кестрел. Рени Ноулс имела дело с разными людьми. Но, в отличие от тебя, те по большей части принадлежали к нижнему миру старьевщиков высокого полета или торговцев, которые расплачиваются исключительно наличными, не всегда платят налоги и заводят не один банковский счет и не в одной стране. В целом они — шайка средней руки жулья, но у них две общих черты: они пойдут почти на что угодно, лишь бы не зарабатывать на жизнь трудом, и они больше обычного любят деньги и то, что покупается за деньги. И хотя в качестве социологического феномена они могут высоко стоять на шкале хламометра, но процент убийц среди них очень низок. Очень. Практически ноль. Они могут долбать друг друга, но до перестрелки не доходит.
— Кто сказал, что тип, обвинивший меня в том, что «оно» у меня, имеет отношение к старьевщикам и торговцам?
— Ты должен был бы уже вычислить, что Рени была умелой старьевщицей, и единственные, кто согласился бы иметь с ней дело, были другие старьевщики, торговцы и их клиенты. Господи, да ее даже собственный муж не любил.
— А, так это вы тоже вычислили?
— Не трудно было.
— Однако Ноулс не испытывал к ней ненависти. Во всяком случае, не настолько, чтоб убить.
— Еще не все кусочки сложились, но, верно, на то не похоже.
Он минуту поразмыслил.
— Ты хочешь сказать, что парень, который тебе звонил, походил на Ноулса?
— Нет. У него какой-то южный выговор. И голоса я никогда прежде не слышал.
— Латинос?
— Нет. Скорее Луизиана или Восточный Техас.
