— Хороший вопрос, — задумчиво протянула она. — Но ты забыл проблему гетеросексуалов.
Я удовлетворенно хмыкнул.
— Сейчас в самый раз бы включиться радио с песенкой «Чтоб нам пропасть». Но кто говорил о гетеросексуалах?
Она фыркнула:
— Никто.
Я задумчиво произнес:
— О-тис.
Она вдруг отстранилась, чтобы лучше видеть мое лицо.
— Что ты сказал?
— Пардон?
— Почему ты так сказал?
Она смотрела совершенно серьезно.
— Это по-гречески, — просто объяснил я. — Означает: «никто».
— Это мне известно, — резко отозвалась она.
Я нахмурился, не понимая, что происходит.
— Право? Смею ли я предположить, что ты читала Гомера? Или Эзру Паунда?
Теперь нахмурилась она в растерянности.
— Гомер? Не читала. Это ты из него узнал?
— Угу. То есть нет, я это вычитал у Паунда в «Кантос», но цитировал он Гомера, которого я, понятно, читал в переводе. Но ты… В смысле, я не хочу никого обижать, но…
— Ты прав, — кивнула она. — Я едва осилила грамоту.
Я отмахнулся:
— Есть грамотность и грамотность. Так где ты узнала слово «о-тис»?
— Забудь, — коротко сказала она. — Во всяком случае, «Отис» — мерзкое имя. Больше всего подошло бы девятнадцатилетнему зеленщику.
— Эй, — кисло поинтересовался я, — что ты нашла в имени?
— Очки, пожалуй. Мятые холщовые брюки с узким ремешком. Практичные военные ботинки. Имя — ярлык.
— Не забудь о нарукавниках.
— Обязательно нарукавники!
— И волосы дыбом.
— И писклявый мальчишеский голос.
— Ты любого мужчину заставишь запищать.
— Вот так комплимент девушке!
Она повторила фокус с моим носом, добавив зубки.
— Уф, — пробормотал я, старательно растирая нос, — ринофагия.
Она отпрянула в ужасе:
— Опять Гомер?
— Нет, это просто носоедство.
— Какое облегчение.
Она придвинулась обратно.
— М-м-м-м!
— Давай перейдем на латынь.
Она мечтательно проговорила.
— Ты все на свете можешь.
— Это будет такая современная латынь. В языке кало, на котором говорят цыгане и автолихачи, когда они не говорят на испано-английском, есть слово «мордисуербе», которое означает твой сочный громкий душевный поцелуй. Ономатопоэтика — не правда ли? А еще есть «мордибесо» — это твой душевный поцелуй с зубками. — Я чмокнул ее в нос.
— Ух! — Она вывернулась и потерла пострадавший носик по-кошачьи, тыльной стороной лапки.
— Ничья, — предложил я.
Она деликатно чихнула. Я попробовал еще разок «отмордибесить» ее нос, но она спрятала лицо у меня на плече и, после долгого молчания, вздохнула:
— Спасибо тебе.
— Это за что?
— Я с тобой чувствую себя как дома.
— Правда?
— Правда.
— В таком случае, — я отстранил ее на длину руки и очень серьезно осмотрел. — Ты будешь гладить мне нарукавники?
Она защипнула складку кожи у меня на третьем ребре и здорово сжала пальцы.
— Ох!
— А для этого есть латинское название?
— Есть. Щипок!
— Так-то лучше.
— Семейный щипок, — добавил я, как только она меня отпустила.
— Всегда к вашим услугам. Обрати внимание, я не опрокинула тебе на голову горшок с горячей овсянкой.
— И на том спасибо.
Я махнул рукой в сторону крыльца:
— А тебе не приходило в голову, что ты и вправду дома?
Она оглянулась на освещенный портик.
— Нет, не приходило.
Фонарь тихо раскачивался в тумане, темный холодный бриз отгонял желание вылезать из-под теплого одеяла. Так зимой в понедельник не хочется вставать и браться за работу.
— Это ведь твой дом — верно?
— О, — ответила она. — Я живу здесь… там. — Она повернулась ко мне. — Но это не мой дом. — Она снова накрыла мне губы кончиками пальцев и прошептала:
— Хватит.
В ее глазах застыл тот немного удивленный взгляд, который бывает у выпивших, но она уже совершенно протрезвела.
И вместе с отрезвлением и усталостью пришла совершенная ясность, усиленная близостью. Я мог доверять или не доверять происходящему, но поверить в него мне хотелось. Только чем? Своей дряхлостью, должно быть. Очевидным, безысходным смирением, грузовичком, квартиркой, работой. Потом я поверил бы ей своей больной спиной и долгими периодами молчания, и ночными кошмарами, и двумя-тремя слабостями, которые несколько отличают меня от тысяч других мужчин. Возможно, я мог доверить ей свою спину, пока сам лицом к лицу сражался с хищными кошмарами. Предчувствие подсказывало мне, что она останется со мной, пока ей не станет скучно. Но, уходя, не скажет правды, а придумает какое-нибудь оправдание.
«О, — может быть, скажет она, — тебе нужна женщина, которая сумеет по-настоящему о тебе позаботиться».
Мне не понравилось это предчувствие. Я хотел любить ее. Конечно, для начала у меня был только секс и шутливая перепалка. Ничего вечного, но и не такая уж мелочь. Далеко не мелочь. И кто из читающих эти слова не почувствовал бы судьбоносности момента? Опять же, до какой глупости способен дойти мужчина?
А вот присмотрись, подсказал тихий голосок, и узнаешь. И вообще, что ты собирался делать этой ночью, и на этой неделе — и в ближайший месяц и год?
— Отис, ты возьмешь меня домой?
