— Вот видите, вы критикуете, а сами не можете ничего предложить.
— Так, на мой взгляд, лучше.
— Вы никогда не любили?
— Пожалуй, нет.
— Вот увидите, когда это с вами случится, вы сами себя не узнаете.
— Возможно. Но такой, как вы, я не буду.
— Как вы можете это утверждать?
— Я знала людей, которые любили. Не все они были чудовищами.
— Вы полюбите меня.
— Как вы можете быть столь самоуверенны?
— Любить — значит быть Богом и принимать Бога в себе.
— Будь это правдой, все любящие были бы любимы в ответ.
— Нет. Бог не всегда любим. Но вы… вы слишком прекрасны, чтобы не любить Бога.
— Согласимся с вашей логикой. Если бы я вас любила, я тоже была бы Богом и принимала бы Бога в себе. А если бы я была Богом, то отправила бы вас в ад, в который я не верю, но верите вы.
— Нет, если бы вы были Богом, то сжалились бы надо мной.
— А вы сжалились над этими несчастными женщинами?
— Конечно.
— Иезуит!
— Иезуиты мне нравятся, хоть я и предпочитаю суд святой инквизиции.
— Я могла бы посмеяться над вашими мнениями, если бы не знала их пагубных последствий.
— Что вы думаете о чрезмерном любопытстве?
— Понимаю, куда вы клоните.
— Ответьте же.
Вздохнув, Сатурнина проговорила:
— Терпеть не могу чрезмерного любопытства. Это гнусно.
— Вот видите!
— И все-таки есть нечто хуже любопытства. Есть люди, считающие себя вправе карать любопытных. Вашей казуистикой вы меня не переубедите. Я не знаю ничего хуже вашего самодовольства.
— А как бы вы поступили на моем месте?
— Заперла бы комнату на ключ, если бы не хотела, чтобы в нее заходили.
— Вы изначально поставили бы крест на доверии?
— Я не витала бы в облаках. Я смирилась бы с человеческой натурой.
Дон Элемирио с задумчивым видом отпил глоток «Дом Периньона» 1976 года и произнес:
— Так молода и уже во всем разочарована!
— Сами видите, до чего довел вас блаженный оптимизм.
— Хорошо. Представьте себе: я последую вашему совету и запру дверь на ключ. Квартиросъемщица обшарит весь дом до последнего уголка и рано или поздно ключ отыщет. Стало быть, она все равно войдет в темную комнату. Каковы будут тогда ваши действия?
— Никаких действий.
— Как это — никаких?
— Я буду разочарована. Сердита. Огорчена. Но я ничего не стану делать.
— Мы понимаем друг друга.
Сатурнина поморщилась и сказала:
— Если бы мы с вами не пили лучшее в мире шампанское, я бы немедленно ушла при виде такого криводушия.
— Так возьмите бутылку в свою комнату.
— Терпеть не могу пить одна. Предпочитаю самое худшее общество.
— У вас все в превосходной степени!
— А есть мы сегодня не будем?
— Будем. Остались скорпионы, как выразилась ваша подруга. Еще день они не простоят.
— Давайте скорпионов.
Дон Элемирио достал из холодильника омаров.
— Что мне еще в вас нравится, так это ваш тон. Вы велите мне заказать шампанское. Вы говорите: «Давайте скорпионов». Мне так сладостно вам повиноваться.
— Я такая только с вами.
— Так я избранный!
— В вашем присутствии со мной это происходит само собой.
— Быть может, это первые ростки любви?
— Вряд ли. Но мне нравится показывать вам, что я вас не боюсь.
— Меня никто не боится. Я кроток как агнец.
— Смеетесь? Коринна перед вами дрожала от страха.
— Эта ученица Афины? Эта весталка из Дворца ужасов?
— А между тем она не из пугливых. Все женщины вас боятся. Это их и притягивает — куда больше, чем ваш титул гранда.
— Вы-то ведь не боитесь. Вы не боитесь меня, потому что чувствуете, насколько я безобиден.
Сатурнина закатила глаза, продолжая разделывать омара.
— Откуда у вас такое красивое имя?
— От бога Сатурна. Это римский аналог греческого Кроноса, титана, отца Зевса.
— В ваших краях, я смотрю, ни в чем себе не отказывают.
— Надо же, именно вы это говорите! Прилагательное «сатурнический» противоположно прилагательному «жизнерадостный». Сатурн слыл печальным, не в пример своему сыну, весельчаку Юпитеру, который невзлюбил его за меланхолию и прогнал с небес старика отца.
— Вот и имей детей после этого! А вы склонны к меланхолии?
— Нет.
— Это, может быть, еще придет.
— А что значит Элемирио?
— Не знаю. В арабской этимологии так трудно разобраться.
Он наполнил фужер молодой женщины, и та тотчас подняла его.
— Чистый бархат это шампанское. Золотой бархат. Невероятно, — проговорила она.
Вернувшись на следующий день из Школы Лувра, Сатурнина обнаружила на кровати большую коробку. Внутри оказалась длинная юбка из золотистого бархата и записка: «На память о вчерашнем шампанском. Надеюсь, что размер вам подойдет». Подпись: дон Элемирио Нибаль-и-Милькар.
На мгновение Сатурнина заколебалась, может ли она принять подарок. Эту бесчеловечную мысль она тотчас отмела: роскошная ткань внушила ей такое желание, что не удовлетворить его было бы жаль до слез. Она скинула одежду.
В шкафу нашлась черная блузка-корсаж; Сатурнина облачилась в нее, затем, затаив дыхание, надела юбку: ткань облегала ее стан так идеально, словно влюбленно обнимала. Черные туфельки на высоких каблуках довершили ансамбль.
В большом зеркале она увидела дивную картину. «Никогда в жизни я не носила такой элегантной одежды», — подумалось ей.
Она бесконечно долго созерцала свое отражение и гладила рукой бархат, трепеща от удовольствия. Юбка сияла и переливалась золотом.
Когда Мелен позвал ужинать, Сатурнина бегом побежала к испанцу. Он посмотрел на нее, как на чудесное видение, и воскликнул:
— Вы совершенство!
— Вы угадали мои размеры. Сразу видно дамского угодника.
— Если б вы знали, до чего мне не подходит это определение!
