не поздоровится.
Сатурнина промолчала.
— А так можете ходить повсюду. Вопросы есть?
— Я должна подписать контракт?
— Вы обговорите это с моим секретарем, добрейшим Иларионом Гривеланом.
— Когда я могу вселиться?
— Хоть сейчас.
— Мне надо съездить за вещами к подруге в Марн-ла-Валле.
— Хотите, мой шофер вас туда отвезет?
Сатурнина, которая собиралась ехать на электричке, без лишних церемоний согласилась.
— Тебе было плохо здесь со мной? — спросила Коринна.
— Нет, хорошо. И я тебе благодарна по гроб жизни. Но не могу же я злоупотреблять твоим гостеприимством до скончания века.
— Я боюсь за тебя. Темная какая-то история.
— Коринна, ты меня не первый день знаешь: меня голыми руками не возьмешь. Приезжай ко мне, когда захочешь. Станция метро «Тур-Мобур». Я читала контракт, я имею право принимать гостей.
— А вдруг ты случайно войдешь в эту темную комнату?
— Это на меня непохоже. И плевать я хотела на его фотографии.
«Бентли» ждал ее у подъезда. Шофер, за всю дорогу туда и обратно не проронивший ни слова, поставил машину во внутреннем дворе особняка. В сумерках дом показался Сатурнине еще сказочнее.
Она разложила свои вещи во встроенные шкафы, на ее взгляд слишком вместительные. Около восьми часов в дверь постучали.
— Добрый вечер, мадемуазель, — поздоровался вошедший мужчина. — Меня зовут Мелен, я домашний слуга. В котором часу вы позволите мне убраться в вашей комнате и ванной?
— Здесь чисто.
— Разумеется, но моя обязанность — убираться каждый день. Месье приглашает вас разделить с ним ужин: если вы согласитесь, я могу прибраться сейчас.
— Как хотите, — бросила в ответ Сатурнина, направляясь в кухню.
Дон Элемирио созерцал сложенную им пирамиду из яиц и спросил ее, любит ли она яйца. Она ответила утвердительно.
Он тотчас же со знанием дела приготовил омлет, совершенство коего привело Сатурнину в смущение.
— Если вы не против, мы поужинаем здесь же.
Кухонный стол был целиком сделан из органического стекла, приятного и на вид, и на ощупь. Дон Элемирио уселся на высокий табурет и пригласил ее приступать к еде незамедлительно.
Ел он молча, и она украдкой его разглядывала. С какой стати за ним закрепилась репутация соблазнителя? Наружности приемлемой, но и только. Одежда на нем была самая обычная, ничто во всем облике не приковывало взгляд. Что же до разговора, его просто не было. Если бы ее попросили отыскать в нем какое-либо достоинство, Сатурнина бы затруднилась.
— Чем вы занимаетесь? — спросила она.
— Ничем.
— Кроме фотографии, конечно?
Он секунду поколебался.
— Конечно. Но я редко ею занимаюсь. Жду вдохновения, а оно приходит нечасто.
— Чем же вы тогда занимаетесь целыми днями?
Она ожидала, что ее бестактность возмутит его. Ничуть не бывало.
— Я испанец.
— Мой вопрос не об этом.
— Это моя работа.
— В чем же она состоит?
— Никакая знатность даже близко не сравнится со знатностью испанской. Я знатен на полную ставку.
— А вот сегодня вечером, например, как вы проявите вашу знатность?
— Буду перечитывать протоколы инквизиции. Это изумительно. Как могли говорить дурно об этой судебной инстанции?
— Наверно, потому, что у нее были в ходу убийства и пытки.
— Убийства и пытки были в ходу задолго до инквизиции. Она же была в первую очередь судебным органом. Каждый имел право на суд до казни.
— Скорее пародию на правосудие.
— Ничего подобного. Я перечитываю протоколы, это высокая метафизика. Какой прогресс в сравнении с предшествующим варварством! Раньше обвинение в колдовстве немедленно приводило на костер. Благодаря суду святой инквизиции ведьм стали подвергать ордалии, которая могла их оправдать.
— Много ли ведьм было оправдано в результате такого испытания?
— Ни одной.
Сатурнина рассмеялась:
— Вы правы, прогресс колоссальный.
— Вы ничего не понимаете. Ордалия была доказательством, что они заслуживали смерти.
— Вы когда-нибудь ходили босиком по раскаленным углям?
— Я вижу, что вы сильная натура. Это не ваша вина. Вы француженка.
— Нет. Я бельгийка.
Он поднял голову и посмотрел на нее с интересом:
— Значит, вы отчасти испанка благодаря Карлу Пятому.
— Это дела давние.
— Нет. Мы так и остались в шестнадцатом веке. Отсюда продажа индульгенций.
До сих пор Сатурнина думала, что имеет дело с провокатором. В эту минуту она поняла, что перед ней сумасшедший.
— Чтение протоколов инквизиции когда-нибудь да закончится, — сказала она. — Что вы будете читать после?
— Перечитаю Грасиана и Луллия.[1]
— Испанский отдел Лувра просто создан для вас, вы, должно быть, часто там бываете.
— Никогда не был.
— Вы шутите?
— Нет. Я вообще никогда не выхожу. Двадцать лет я не покидал этот дом.
— Даже на прогулку в машине?
— Нет.
— Но зачем же тогда вы имеете шофера и «бентли»?
Сказав это «имеете шофера», Сатурнина хотела было поправиться, но хозяин дома, похоже, не был шокирован ее выражением и ответил:
— Мой секретарь и мой слуга часто прибегают к услугам шофера и его автомобиля. Я же, со своей стороны, предпочитаю оставаться здесь. Внешний мир шокирует меня своей вульгарностью и скукой.
— Вы никогда не скучаете, сидя здесь взаперти?
— Случается порой. Однако это не сравнить с тем, что испытываешь на светском приеме или дружеской вечеринке. У меня больше нет друзей. Это слишком скучно.
— Может быть, вы просто не встретили подходящих вам людей.
— Примерно до вашего возраста и у меня было то, что называют социумом. Клянусь вам, я добросовестно старался в нем жить. В конечном счете все откровенные признания похожи одно на другое. Мне неизмеримо приятнее общаться с Грасианом, Луллием и Торквемадой.[2]
