находила цель.
Черных, меняя позиции, вел огонь из снайперской винтовки. Но развернуться ему не давали, а укрытия были слабые. Он сумел удачно снять автоматчика, прячась за перебитым на высоте трех метров тополем. Сменив обойму, выбирал новую цель, но пулемет всадил очередь точно в дерево. Матвея не задело пулями лишь случайно. Брызнули в разные стороны куски коры и древесины.
Острая, как стрела, щепка пробила щеку, вонзилась в язык. Выронив от боли винтовку, Черных потянул щепу, но понял, что лучше это сделать рывком. Отбросив окровавленный обломок, Матвей бессильно опустился у подножия дерева, выплевывая кровь. Остановить ее никак не удавалось. Сержант, шатаясь, побрел к сараю, где находилась санитарка Зоя Кузнецова и другие раненые.
Трое бойцов, которых младший лейтенант Шабанов послал обойти дзот с тыла, ползли умело и быстро, не обращая внимания на снежную кашу и пули над головой. Когда добрались до кустарника и обломков разбитых снарядами тополей, почувствовали себя увереннее.
— Думают сволочи за шпалами отсидеться!
— Не выйдет.
Проверяли гранаты, вытаскивали завернутые в тряпье бутылки с горючей смесью. Иван Шабанов выбрал самых надежных бойцов. Если не удастся заглушить дзот, пулемет с рассветом выбьет весь взвод.
— Двинули потихоньку, — скомандовал старший из них.
В десяти шагах от дзота группу заметили из окопа. Немцы не ожидали появления русских с этой стороны, а наши слишком поздно разглядели замаскированный окоп.
На несколько секунд замерли от неожиданности все трое бойцов из взвода Шабанова, и так же неподвижно уставились на них двое немцев, расчет легкого пулемета «дрейзе». Пулемет стоял готовый к стрельбе. Сошки надежно вкопаны в землю, магазин на семьдесят пять зарядов вставлен в казенник, патрон наверняка в стволе.
— А-аа! — вдруг закричал один из бойцов.
Кричал, наверное, от страха, чувствуя, что вот она, смерть, уставилась в грудь черным зрачком, из которого брызнет сейчас сноп огня. Ни залечь, ни метнуться в сторону этих последних секунд не хватит. Но отчаянный, полный ужаса крик вдруг изменил ситуацию.
Унтер-офицер, тянувшийся к рукоятке, упустил те же самые секунды, а другой боец, самый расторопный из троих, с силой швырнул тяжелую шестисотграммовую РГД в лицо пулеметчику.
Запал гранаты взвести не успел. Она летела как обычная железяка, но попала в цель, перебила унтер-офицеру нос и на короткое время отключила сознание. Третий из бойцов бросил одну и вторую бутылку с горючей смесью.
Эти бутылки не взрываются и даже не дают вспышки. Густая липкая жидкость разгорается, как керосин, но человек, на которого она попала, обречен. В считаные секунды «коктейль Молотова» набирает температуру под тысячу градусов и прожигает даже металл, не говоря о человеческом теле.
Бутылка разбилась о запасные диски, плеснув языки пламени на ефрейтора, второго номера расчета. Рукой в шерстяной перчатке он попытался смахнуть огонь со щеки. Но липкое месиво, сжигая кожу, расползалось между пальцев. Вспыхнули перчатки, ворот шинели. Пулеметчик пытался лихорадочно сорвать перчатки, шинель, но дикая боль скрутила и корчила его.
Унтер-офицер, придя в себя после удара гранаты, успел выстрелить в одного из бойцов. Выстрел был точным, в переносицу, но эта точность погубила опытного унтера. Он бы успел сбросить горевшую шинель, но тело мертвого красноармейца обрушилось на него, вминая в лужу густо пылающей жидкости. Немцы, в горящих шинелях, пытались выбраться из окопа, но обугленные пальцы не подчинялись, а шок от боли мешал двигаться.
— Санек, бежим! — крикнул старший сержант, начальник разведки.
Немец, поднявшийся из соседнего окопа, выстрелил из карабина. Санек схватился за простреленную руку, но товарищ тащил его в заросли, подальше от пуль и отчаянных криков горевших заживо немцев.
Пулеметчик в дзоте сменил раскалившийся ствол, а помощник подсунул тяжелую, хорошо протертую ленту с разноцветными головками пуль. Затвор с лязгом захлопнулся, и командир расчета снова открыл огонь ровными точными очередями по мелькавшим среди снега и дождя рыжим шинелям.
Горящая траншея, крики, усилившаяся пулеметная стрельба — все это стало сигналом для обоих взводных и снайпера Андрея Ермакова.
Он вскарабкался по уступам кирпича. В узкой амбразуре сверкали непрерывные вспышки огня, от которых дымились шпалы в углах амбразуры. В дальней траншее что-то горело, трещали в огне патроны, несло запахом паленой человеческой плоти. Дзот и с десяток немцев возле него продолжали вести огонь.
Амбразура была недоступна. Находилась под углом, и Андрей видел лишь вспышки. Зато солдаты в траншее были в пределах видимости. Он выстрелил два раза. Один из солдат сполз вниз, винтовка осталась на бруствере.
Деревянная крыша трещала, покрываясь сетью пробоин. Андрей успел переползти. Над тем местом, откуда он произвел два первых выстрела, висело облако древесного крошева и разлетались щепки. Он выбрал удобное место за толстой чердачной балкой, но крышу простреливали не меньше чем из десятка автоматов и винтовок.
Разрывная пуля разлетелась снопом желтых искр, еще несколько штук прошли веером и обрушили в метре от него доску. Снова пришлось ползти, а когда Ермаков пристроил наконец винтовку, увидел рядом с собой убитого бойца в телогрейке. Это был один из разведчиков, которых посылали сюда вести наблюдение. Лежал он не меньше недели, чувствовался запах разложения.
Кто его убил? Снайпер или пулеметчик, который засек движение. Какая разница? Рядом находился кирпичный дымоход, за которым можно спрятаться, и Андрей выбрал следующую цель.
Низкорослый солдат в каске, наползающей на уши, бил короткими очередями, прочесывая крышу. Ермаков поймал в прицел лицо и нажал на спуск. Пуля звякнула о край каски, пробила ее и отбросила маленького автоматчика к другой стене траншеи. Двое уже есть. Из окопов возле дзота немцы высовываться остерегались и вели огонь наугад, поднимая над головой стволы.
Сторожка и полусгоревший бронеавтомобиль, застывший на переезде, становились, кроме дзота, еще одной головной болью. Из окна сторожки вел огонь автоматчик, за бронеавтомобилем прятались еще двое или трое стрелков. Ермаков понял, что на этой позиции ему не удержаться.
Пулемет с крыши сторожки хорошо пристрелялся — пожалуй, и кирпичный дымоход не спасет. Пули долбили его, вышибая порой половинки кирпичей. Еще четверть часа такой стрельбы, и дымоход рухнет. Передвигаться по чердаку не давали стрелки возле дзота — автоматные очереди и частые винтовочные выстрелы долбили дощатую крышу. Удивительно, как она еще не загорелась — наверное, только потому, что два дня подряд шел дождь, даже снегу на чердак подсыпало.
Андрей понял, что обстановку можно хоть как-то изменить, если он прикончит пулеметчиков на крыше сторожки. МГ-34 не давал ему высунуться, а оставлять надежное убежище, массивный дымоход, означало слишком большой риск.
И все же рисковать придется. Он прополз по чердаку метров семь, отыскал пробоину от осколка, через которую была хорошо видна сторожка. Выстрелил дважды, почти навскидку. Пулеметчик уткнулся лицом в приклад, видимо, был убит наповал. Второй номер звал кого-то на помощь.
Нарушая неписаный закон — не стрелять три раза с одного и того же места, Андрей добил второго номера и, отползая, почувствовал, как печет левое предплечье. Вжимаясь в шлак, которым был утеплен чердак, Ермаков заполз в какой-то угол, стащил телогрейку и принялся бинтовать рану поверх гимнастерки и нательного белья. Главное — остановить кровь, а кость, кажется, не задета.
Поредевший взвод Чурюмова цепочкой двигался вдоль стены барака. Немцы пока выжидали, возможно, надеялись на подмогу. Они сидели и стояли уже наготове со взведенным оружием, но минутная задержка обошлась им дорого.
Двое разведчиков и сапер обошли барак с другой стороны и бросили в окно и проломы несколько
