Мина влетела через пробоину в подвал и взорвалась шагах в пяти. С потолка посыпались ледяные сосульки. Одна, длиной с полметра, разбилась, как граната, засыпав все вокруг ледяным крошевом. Минометный обстрел вскоре прекратился, только по-прежнему стучали вразнобой пулеметы. Наверное, на войне инстинкт самосохранения срабатывает чаще, чем в обычной жизни.
Ермаков вдруг понял, что ему надо выбираться из подвала. И чем быстрее, тем лучше. Он сунулся к одной пробоине, поскользнулся на льду и, глядя в неровное пятно света, прикинул, что не дотянется до краев.
Еще два отверстия были слишком узкими. Оказывается, попасть сюда проще, чем выбраться. За каменной перегородкой находилась другая часть подвала. Там ему повезло. Наверх вели ступеньки, а дверь, обитая жестью, висела на одной петле.
Он вышиб ее плечом и выбрался на лестничную площадку, затем в одну из комнат первого этажа и жадно вдыхал морозный и, как ему казалось, совершенно чистый воздух.
Инстинкт его не подвел. Немцы решили прикончить или взять живьем русских снайперов. Они знали, что снайперы обычно работают парами, и возможная добыча оправдывала риск. Если у них все получится, они не только прикончат стрелков, приносящих чувствительный урон, но и выяснят, есть ли поблизости другие снайперы.
К дому приближались пятеро немцев. Короткими перебежками, осторожно, прячась в воронках, среди кирпичного хлама, в старых окопах. Один держал наготове пулемет МГ-34 с барабанным магазином, удобным для стрельбы на бегу, у остальных были автоматы или винтовки.
Пятерка двигалась, замыкая небольшой полукруг, то появляясь, то исчезая. Ситуация складывалась хуже некуда. Будь ты самым опытным стрелком и бывалым солдатом, выбраться из этой безнадежной ситуации почти невозможно. Прятаться бесполезно — они прочешут каждый закуток, а куда не смогут влезть, воспользуются гранатами.
Попасть в плен для снайпера — это жестокая и мучительная смерть. Он расплатится за каждую из двадцати шести зарубок на прикладе винтовки собственной шкурой. Говорят, есть специалисты, которые снимают ее с живого человека быстро и умело. А потом оставляют на долгие часы умирать полумертвое тело, лишенное кожи.
У Андрея было пока одно преимущество. Немцы не знали, уцелели ли русские снайперы после такого обстрела и сколько их. Сюда выпустили не меньше полусотни мин. В нескольких местах вышибло простенки, взрыв вывернул оконную раму, стены первого этажа были сплошь исклеваны осколками.
Выход оставался один — принимать бой и как можно дороже продать свою жизнь, которая промелькнула в эти минуты, как кадры быстрого кино. Больше всего жалко мать: она уже потеряла мужа, осенью умерла от простуды сестренка. Он еще не знал о судьбе шестнадцатилетнего брата, который записался в железнодорожный мостостроительный батальон. Дай бог, чтобы он уцелел. Все же там не передовая, хотя мосты и железные дороги немцы бомбят чаще, чем другие объекты в тылу.
И с Зоей Кузнецовой сумели побыть вместе всего один раз. Подружка уступила на часок свой закуток в санчасти, и Зоя помогала раздеться Андрею, который растерялся и путался в пуговицах. Час пролетел как одна минута.
Андрей снова тянулся к обнаженному телу, но Зоя торопливо шептала:
— Надо уходить, а то в следующий раз в гости не пустят. Встретимся еще…
Вряд ли получится следующая встреча, и женщина, лежавшая рядом, была просто видением, которое не повторится.
Все это промелькнуло и исчезло, а в перекрестье прицела оказался бегущий солдат с винтовкой наперевес. Сквозь оптику Андрей отчетливо разглядел розовощекое юношеское лицо, озабоченное и одновременно азартное. Охота на русского снайпера — опасная, но захватывающая штука. В случае успеха его, как и других, наверняка ждет награда, а после падения Сталинграда — отпуск.
Парень чувствовал себя уверенно, может, потому, что недавно прибыл на передовую, бежал в группе, а позади из трехэтажного дома-крепости их наверняка поддержат в случае необходимости огнем.
Андрей пока не стрелял, пытался поймать в прицел пулеметчика, самого опасного для него человека в группе. Но тот не торопился, держался позади, а перебежки делал грамотные и короткие, не подставляя себя под возможный выстрел. Зато упорно лез в прицел розовощекий парень, который бежал быстрее всех. Значит, у тебя такая судьба — умереть первым.
Может, в этом и есть справедливость. Именно эти восемнадцатилетние сопляки, воспитанники Гитлерюгенда отличаются особой жестокостью. Они напичканы высокомерием, ненавистью к русским недочеловекам и жалости не знают. Не испытав сами боли, они придумывают самые жестокие пытки, а уж снайперу достанется такая изощренная смерть, что лучше погибнуть от пули.
Андрей плавно нажал на спуск. Солдат, возможно, ничего не понял. Пуля угодила в грудь, наверное, пробила сердце. Ноги у парня расползлись, как у сломанной куклы, он свалился, не издав ни звука, и больше не шевелился. Лишь винтовка загремела о кирпичи.
Остальные четверо мгновенно залегли, и в их движениях тоже сказалась степень накопленного боевого опыта. Автоматчик, замыкающий правый фланг, двумя прыжками добежал до воронки от снаряда и сразу открыл огонь, как его учили, короткими прицельными очередями.
И приклад был откинут, чтобы повысить точность стрельбы, и очереди по 3–4 пули шли кучно. Но дело в том, что этот долговязый парень показывал свою активность впустую, стреляя в то место, откуда Андрей уже отполз.
Пулеметчик, возможно, самый опытный в группе, молчал, затаившись где-то позади. Неуверенно стукнул выстрел из карабина, дал длинную очередь наугад второй автоматчик, спрятавшийся за перевернутым орудийным лафетом, искореженным и уже покрывшимся ржавчиной.
Лафет от полевого орудия среднего калибра, на первый взгляд, укрытие подходящее, за которым может спрятаться человек. Но защита не слишком надежная. Два колеса, ящик для снарядов, сиденье — металл не толще 5–7 миллиметров и дерево. Вряд ли эта коробка защитит от винтовочной пули. Автоматчик, притаившийся за лафетом, тоже был не слишком опытным солдатом.
Тем временем долговязый автоматчик в воронке зашевелился, видимо, меняя магазин. Голову в каске он не высовывал. Но в азарте, вставляя новый магазин, изогнулся всем телом, а в прицел попала нога.
Нога так нога. Ермаков отреагировал мгновенно. Выстрелил, попал куда-то ниже колена и едва успел откатиться в сторону.
Пулеметчик дал знать о себе точной, слегка завышенной очередью. Сразу занизил прицел и вложил разноцветную трассу в то место, где полминуты назад лежал Андрей. Это был специалист, и Ермаков едва успел уйти от пуль, направленных в точно вычисленное укрытие.
Долговязый автоматчик стонал и ворочался в своей воронке. Зацепило его крепко, возможно, перебило кость. От сильной боли он терял осторожность, высовываясь порой по грудь. Ермаков добил бы его без всякой жалости, но солдат был выведен из строя, опасности не представлял, и обнаруживать себя ненужным выстрелом не имело смысла.
Трое пока еще живых охотников за русским снайпером отчетливо слышали крики о помощи истекающего кровью камрада. Возможно, все они были смелыми парнями, но каждый понимал, что вылезти из укрытия означает для любого из них смерть. Они подобрались к дому слишком близко, и русский на таком расстоянии не промахнется. Но отлеживаться просто так им мешала совесть, за ними наблюдали из окон дома их товарищи и начальство. Простят ли они бездействие и трусость?
Автоматчик, прятавшийся за лафетом, прокричал раненому что-то вроде: «Держись, мы поможем!» и снова застрочил из автомата, выпустив магазин несколькими длинными очередями. Сейчас он зарядит третий, выпустит наугад и его — изображая хоть какую-то видимость пустой активности.
Зря эти ребята устроили «охоту за охотником». Заработать Железный крест на опытном снайпере трудно — скорее получишь деревянный.
Автоматчик, прятавшийся за лафетом, явно нервничал, долго возился с автоматом, затем снова высунул ствол и открыл огонь. На этот раз Андрей отчетливо разглядел не только вспышки длинных очередей, но часть лица и почти целиком каску.
Попасть надо в ее центр, чтобы пуля не срикошетила. Расстояние позволяло хорошо прицелиться, но мешал пулемет, открывший огонь из окна трехэтажного дома. Расчет тоже не экономил патроны, очереди
