били о стены то ближе, то дальше.
Задержав дыхание, Андрей надавил на спуск. Удар пули о каску слышен издалека. Такой выстрел обычно смертелен. Но сжатые в агонии пальцы автоматчика продолжали давить на спуск, затвор продолжал работать, и пули поднимали фонтанчики мерзлой земли в нескольких шагах от лафета. Магазин опустел, автомат умолк, лишь над лафетом вился легкий дымок.
Трое готовы. Какие-то шансы на спасение уже появились. Андрей приподнялся, чтобы получше разглядеть двух оставшихся солдат. Тот, который с винтовкой, распластался за грудой кирпича и не высовывался, подавленный смертью товарищей. Пулеметчика Ермаков не разглядел. Может, тоже спрятался от греха подальше.
Прямо в лицо вдруг засверкали вспышки. Самый опытный из всех, пулеметчик умело действовал в одиночку своим надежным МГ-34. Удар выбил из рук винтовку, обожгло шею. Еще одна пуля разнесла на части кирпич, по лицу хлестнули мелкие острые осколки.
Вляпался! Андрей отполз на несколько шагов, волоча за собой винтовку с разбитым казенником и расколотым оптическим прицелом. Кровь стекала по шее и груди, горело лицо, избитое крошевом кирпича. Пулеметчик знал, что попал в цель, но и сейчас не обнаруживал себя. Раненый снайпер, если он еще в состоянии поймать цель, пробьет башку вместе с каской.
У Ермакова оставались в запасе считаные минуты. Пулеметчик выждет еще минуту и продолжит «охоту». Андрей зубами надорвал индивидуальный пакет и торопливо перебинтовал шею. Куда угодила пуля, он не понял, но голова шевелилась с трудом, а пальцы сделались липкими от крови. Андрей вытащил из кобуры трофейный «парабеллум», но в этой ситуации он годился лишь на то, чтобы застрелиться. Осмелел пехотинец с винтовкой и, приподнявшись, торопливо выстрелил.
Ермаков нажал на спуск, давая понять, что приближаться к нему опасно, и пополз к тыльной стороне дома. Пулеметчик, конечно, хорошо отличал выстрелы пистолета от винтовки и, поднявшись на одно колено, ударил короткой очередью, затем сделал перебежку и, прячась за обваленной стеной, крикнул:
— Русский, сдавайся! Все кончено!
Прийти на помощь Ермакову никто бы не смог, участок находился под обстрелом из трехэтажного дома. Но на войне ситуация нередко меняется в неожиданную сторону.
Вряд ли бы кто, кроме старшего лейтенанта Василия Палехи, побежал к комбату Логунову. Но старший лейтенант побежал.
— Ермакова фрицы обложили. Помощь нужна, — тяжело дыша, выпалил он с порога.
— Что, в атаку людей поднимать? — с ненужной иронией отозвался Логунов, раздраженный неприятным разговором со своим замполитом Миненко.
Тот зудел, как муха, настаивая на боевой операции к празднику, внезапном штурме или подрыве какого-нибудь объекта, совершенно не принимая во внимание, что батальон обескровлен, боеприпасов и взрывчатки осталось всего ничего. Не успел отвязаться от замполита, заявился взбудораженный Палеха, которого Логунов, не разобравшись, отбрил, не вникая в вопрос.
— Никого поднимать не надо, — враждебно сжал скулы Палеха, а его смуглый греческий нос нацелился, как клюв, на комбата. — Дай приказ поддержать Аид рюху минометным огнем.
— Два «самовара», семнадцать мин, — огрызнулся Логунов. — Ситуация ясная?
— Ясная дальше некуда.
Круто развернувшись, обычно неторопливый Палеха кинулся к двери, а комбат понял, что если не сможет вернуть своего лучшего командира роты и давнего верного товарища, то отношения между ними испортятся навсегда.
— А ну, стоять! — заорал комбат. — Ты чего, как барышня, психуешь?
— Ты на себя лучше глянь, — сверкнул белками глаз старший лейтенант. — Начальником большим себя почувствовал?
Дело в том, что, по слухам, капитану Логунову обещали присвоить к годовщине Октябрьской революции звание майора, и, кроме того, подписан приказ о награждении орденом Красного Знамени.
— Да обвешайся ты побрякушками хоть с ног до головы и сиди тут, со своими отважными помощниками. А через часок можешь выпить за помин души лучшего снайпера — Андрюхи Ермакова.
— Василий, не психуй, объясняй толком что и где, — уже обычным спокойным голосом отозвался комбат и одновременно дал команду ординарцу. — Командира минометчиков ко мне! Срочно. А ты, Василий, сам что-нибудь делаешь? Выдвигай «максим», ручные пулеметы.
— Уже выдвинул. Ведут отсечный огонь, но необходимы минометы. Прямой наводкой там ничего не сделаешь, стена разрушенного дома мешает.
— Во, бля, не один, так другой вляпается, — ругнулся Логунов.
А Василий Палеха уже объяснял сержанту-минометчику, куда надо вложить мины.
— Ясно… понял, — кивал головой смышленый сержант из недоучившихся студентов. — Люди уже минометы готовят.
Так удалось спасти сержанта Ермакова. Пятнадцать мин (две штуки минометчики все же оставили про запас) подняли завесу взрывов, вели огонь все имевшиеся в роте пулеметы.
Андрея, раненного осколком в шею, с лицом, избитым крошевом кирпича, и в промокшей от крови телогрейке, втащили в траншею. Зоя Кузнецова без аханья и вздохов (только стекали по щекам слезы) обработала, перевязала раны и вместе с санитарами отнесла его в полковую санчасть.
— Будем на тот берег отправлять? — спросил капитан, начальник санчасти.
— Пусть здесь отлежится, — попросила Зоя. — Я сама буду приходить перевязки делать. У вас ведь людей не хватает.
— Приходи, раз у вас любовь такая. А сейчас раздевай его, рану на шее зашить надо. Повезло парню. На пару сантиметров правее — и гортань бы перебило.
— Повезло дураку, — всхлипнула Зоя, стаскивая с Андрея гимнастерку. — Кто его просил в зубы к фрицам лезть? Стрелял бы из окопа, так ведь понесло его, куда не просили.
— Минометную батарею искал, мать ее ети, — с трудом ворочал языком Ермаков. — Нашел все- таки.
— Ну все, победили фрицев, — поднося иглу к ране, насмешливо сказал хирург.
Андрей охнул от боли, когда тот раз и другой проколол рану, сшивая края шелковой ниткой.
— Терпи, казак, раз героем быть решил.
— Терплю.
— Благодари бога, — не отрываясь от своего занятия, рассуждал хирург. — Если бы осколок правее ударил, то вряд ли бы мы с тобой встретились. Шея у человека — место опасное, ее лучше под пули или осколки не подставлять.
— Я и не подставлял специально, но когда один от пятерых отбиваешься, то сложно живым уйти.
— Ты, я гляжу, сумел.
— Троих фрицев срезал, тогда и ушел. В общем, повоевал.
— Ну все, — заканчивая операцию, сказал хирург. — Жить будешь. Отведите его в палату.
Максим Быков, заскучавший без Андрея, обрадовался его появлению и заявил:
— Я, пожалуй, еще бы недельку здесь полежал.
— Или две, — осадила его старшая медсестра. — Денька три побудешь и топай к своим. Воевать я, что ли, буду?
Глава 6
ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ НОЯБРЯ
Шестого ноября 1942 года Верховный Главнокомандующий Сталин, выступая на торжественном собрании в Москве, посвященном 25-й годовщине Октябрьской революции произнес такую фразу: «Будет и на нашей улице праздник».
Фразу эту многократно повторяли, зная, что Сталин ничего не говорит зря. Некоторые ожидали мощных ударов в день праздника. Немцы сутки не вылезали из траншей и не отходили от пулеметов.
