Затем директору доставили письмо из банка, а в нем — чек, отправленный мистером Масселем неделю назад в счет оплаты цветочных композиций для оформления вечерних постановок. В письме говорилось, что данный чек не может быть принят банком, так как неверно оформлен и заверен. Это означало, что цветочных композиций не будет.
Но все эти досадные мелочи были лишь прелюдией к настоящим неприятностям, которые оккупировали Ковент-Гарден вечером.
Шикарная публика заполняла фойе театра, готовясь насладиться вавилонскими страстями «Семирамиды» Россини; лампы изливали желтый свет на сверкающие бриллианты дам и лысины кавалеров; мисс Флоренс Перкинс в гримерке уже нарядилась вавилонскою царицей и трепетала в ожидании своего выхода, как вдруг из зрительного зала стали доноситься тревожные голоса.
Вскоре выяснилось, что каким-то невообразимым образом медные номерки на креслах оказались в полнейшем беспорядке. После первого ряда шел сразу восьмой, затем пятый, потом одиннадцатый и так далее. С нумерацией кресел внутри ряда дела обстояли не лучше: «28», «15», «2», «14», «14», «30»… С некоторых кресел номерки и вовсе были сняты! Градус напряжения постепенно нарастал, служительницы театра сбились с ног, улаживая то здесь, то там разгорающиеся конфликты. В итоге мистеру Масселю пришлось самолично выйти на сцену и обратиться к публике с извинениями за доставленные неудобства и просьбой усаживаться в свободном порядке. Стоит ли говорить о том, что до самого конца постановки атмосфера в театре оставалась накаленной, удовольствие от общения с прекрасным было испорчено, и только один человек искренне радовался происшествию — не задействованная в спектакле мисс Розамунд Войзи.
После спектакля мистер Массель загнал в зрительный зал всех работников, бывших на тот момент в здании театра, и, утирая пот со лба, севшим от злости голосом сообщил, что никто не выйдет из этого зала и не вернется домой до тех пор, пока все таблички не окажутся на положенных местах.
Всю ночь кипела работа. Трое похмельных бутафоров, десять рабочих сцены, два буфетчика, пять официантов, четыре костюмерши, трое гардеробщиков, служители дамской комнаты и комнаты для джентльменов, два билетера, две уборщицы, секретарь мистера Масселя и сам мистер Массель, вооружившись отвертками, отвинчивали и привинчивали, отвинчивали и привинчивали. К восьми утра следующего дня все было исправлено, и обессилевшая ремонтная бригада была отпущена по домам.
Однако в среду вечером история повторилась снова. Обезумевший мистер Массель носился в проходах между рядами, пытаясь утихомирить разъяренных зрителей, но те не желали утихомириваться. Кое-где словесные перепалки перерастали в мелкое рукоприкладство: один джентльмен ударил другого лорнетом, а тот, в свою очередь, ответил звонкой оплеухой; дама стукнула чужого кавалера сложенным веером по лбу — и моментально получила сдачи от дамы этого самого кавалера; в районе первых двух рядов две дамы фехтовали скрученными в трубочку программками. В общем, спектакль был сорван, деньги за билеты пришлось вернуть, а мистер Массель, закрывшись в кабинете, думал, как лучше поступить — застрелиться или, прихватив театральную кассу, бежать в Бразилию? (Последний вариант, признаемся, мистер Массель обдумывал неоднократно на протяжении последнего года, причем к театральной кассе, как правило, прибавлялась еще и мисс Флоренс Перкинс).
Однако, прислушавшись к себе, мистер Массель понял, что желание узнать, что же за гнида подстроила весь этот карнавал, сильнее желания стреляться или бежать в Бразилию, пусть даже и с мисс Флоренс Перкинс. Поэтому директор решил лично патрулировать зрительный зал после того, как там завершится ремонтная кампания.
Мистер Массель заступил на пост ровно в полвосьмого утра. В пустом зале гуляли сквозняки, и вскоре, чтобы согреться, директор принялся бродить по проходам. Ровные ряды бордового плюша убаюкивали, давали о себе знать и две бессонные ночи. Мистер Массель и сам не помнил, как улегся на кресла в третьем ряду, как закутался в бархатную занавеску…
Спустя два часа крепкий сон директора Ковент-Гардена был прерван странными скребущими звуками. Мистер Массель резко вскочил и едва не упал, запутавшись в занавеске. Посмотрев туда, откуда доносились звуки, директор увидел фигуру человека, согнувшегося над спинкой кресла.
— Эй, ты что там делаешь, гад?! — вскричал мистер Массель и коршуном метнулся к незнакомцу.
Незнакомец тем временем медленно выпрямился и повернулся к директору. В одной руке у него была отвертка, а в другой — только что отвинченная медная табличка с номером.
— Ты кто такой, а? — кричал мистер Массель, несясь по проходу и размахивая кулаками. — Ну, сейчас я тебе кишки выпущу! Башку сверну! Вредитель!
Незнакомец молча стоял на месте, не делая никаких попыток ретироваться. Когда же мистер Массель добрался до него и уже занес кулак, метя в левое ухо, незнакомец печально вздохнул и молвил:
— Не надо, мистер Массель, не утруждайтесь. Ваш кулак не достигнет цели.
— Ах, не достигнет?! — мистер Массель изо всех сил двинул в ухо наглецу, но вместо сочного удара получилось вот что: кулак директора просвистел в воздухе, и мистер Массель, резко завалившись вперед, потерял равновесие и распластался в проходе.
— Что за черт?! — стоя на карачках, вскричал директор.
— Не черт, — вновь вздохнул незнакомец. — Я привидение.
Мистер Массель, наконец, поднялся на ноги и уставился на незнакомца.
— Привидение?
— Да. Давайте присядем, и я вам все объясню.
Незнакомец отложил отвертку и табличку, сел в кресло и сложил руки на коленях.
— Да уж, объяснить определенно придется! — пробубнил мистер Массель, но гнев его куда-то улетучился, и директор с удивлением обнаружил, что ничуть не злится на этого странного незнакомца. И следующий вопрос он задал почти дружелюбным тоном:
— Ну, так чем вам не угодили наши таблички? Между прочим, ущерб за вчерашний вечер — триста сорок три фунта и десять шиллингов! Это не считая сверхурочных, которые мне придется заплатить за ночные работы!
— Но это и было моей целью — причинить театру ущерб! — вскричало привидение с неожиданной горячностью. — Во вторник вечером я наблюдал за суетой в зале, укрывшись в верхнем ярусе, и сердце мое ликовало! А вчера, когда стало ясно, что спектакль сорван, я даже забылся и захлопал в ладоши!
— Как мило, — прокомментировал мистер Массель, стремительно утрачивая обретенное было благодушие и снова сжимая кулаки.
— Но уже сегодня утром, вновь придя сюда, я принялся отвинчивать таблички скорее по привычке, и радость покинула мое сердце…
— Жалость-то какая! — съязвил директор.
— Я вдруг понял, что месть не принесет мне успокоения, — как будто не замечая реплик директора, продолжало привидение. — Да и кому я навредил? Все эти люди — они ни в чем не виноваты. Не они нанесли мне смертельную обиду и подвели меня к краю бездны.
— А кто подвел? — поинтересовался мистер Массель. — И какого рода обида, позвольте узнать?
Незнакомец уселся поудобнее и начал повествование:
— Когда-то я работал в этом театре, бутафором. Вас тогда здесь еще не было, директором служил мистер Родерик Тонбридж. Так вот. У меня, знаете ли, был голос, и весьма неплохой, — как бы опасаясь, что мистер Массель станет оспаривать это утверждение, привидение заговорило быстрее. — Поверьте, это не я вообразил себе, меня прослушивал сам синьор Сантини! И конечно, мне хотелось петь. Я говорил с мистером Тонбриджем, просил его дать мне спеть всего лишь один разок, в хоре! Заметьте, я не просил сольных партий!
— Да, да, продолжайте, — сказал мистер Массель, мысленно прикидывая, как бы поступил он сам, если бы к нему явился бутафор и стал проситься на сцену. — Что же ответил вам мистер Тонбридж?
— Мистер Тонбридж сказал, что если всякий бутафор станет лезть на сцену Ковент-Гардена, то оперное искусство вскоре окажется в плачевном состоянии. Он приказал мне выкинуть блажь из головы и отправляться красить колесницу фараона. Я уже не соображал, что делаю, и сказал мистеру Тонбриджу, чтобы он сам шел и красил, если ему так надо. Ну, понятное дело, меня тут же рассчитали, и я оказался на улице. Платить за комнату было нечем, сбережений у меня не было. Полуголодный, я с утра до вечера шатался по улицам Лондона, пугая прохожих своим бормотанием. Ночевал, где придется — в парках, на
