платье. На столе бутылка коньяка, сыр тонко нарезан, и кислой позолотой отливает лимон.
Господи, на кого я похожа! Анна тихо ужаснулась. Лицо разбито, волосы висят, еще тряпка мокрая, куда ее деть? А эта девушка… Анна поглядела на нее, и ей захотелось зажмуриться. Было что-то нестерпимо ослепительное в ее красоте, доведенной до совершенства, хотя все воплотилось в мягкость и хрупкость тонов. Чистой белизны кожа чуть согревалась прозрачным румянцем. Девушка повернула голову, профиль ее был выточен безупречно. Хрустальные глаза излучали свой собственный свет. Тихие ресницы опускались, заботливо храня их тайну. На девушке было длинное платье без рукавов. Сквозь любовно облегающую, льнущую к телу ткань проступили острые соски.
«Значит, так, – до странности спокойно подумала Анна. – Теперь Лапоть эту привел. Эта уже самая красивая. Таких не бывает. Может, раньше были, и то только в кино».
Ее обдало холодом. Шторы распахнуты, форточка настежь. Зато хоть дыма нет, и горелым мясом не пахнет. Сквозняк любовно соскользнул с голого плеча девушки, но она и не поежилась, когда пролилась вниз, как струйка песка, золотистая прядь волос.
Андрей смотрел безразлично. Пальцы рассеянно постукивали по столу.
– Андрюх, ну ты что? – окликнул его чем-то недовольный Лапоть.
Андрей приподнял рюмку с коньяком. Девушка улыбнулась, даря улыбку. Тень от ресниц, трепеща, отлетела от щеки.
– Андрюша, тебе столько звонили, – не зная, что сказать, начала Анна, но Лапоть пренебрежительно оборвал ее.
– Честное слово, Анюта, ну вы прямо слова никому не даете сказать.
Андрей чуть повел плечом. Лапоть тут же бросился к форточке, захлопнуть. Вдруг утробно, с отрыжкой захихикав, присел на корточки, хлопая себя по коленкам.
– Андрей, сюда! Это же сдохнуть можно! Яблочко, яблочко почистила ему и несет.
Анна взглянула через плечо. А!.. Освещенная комната в доме напротив. Эта большая комната, похожая на зал. Старик за столом, его лысая голова и золотые погоны. И просвечивающаяся насквозь, полуистлевшая балерина, идущая через комнату навсегда заученной походкой.
– Смотри-ка, наконец-то, все-таки раскачался, старый пердун! – неизвестно чему восхитился Лапоть. – Строчит! Сколько времени на него потратил, все звонил. Тут главное подсказать, растравить, как следует. И напомнить. Он же сам в тех же местах трубил. Небось ему снится… А она его целует, рухлядь эта. Умора! Нет, все идет хорошо, правильно. Когда надо будет, может и сработает, сработает! Еще как…
Андрей не пошевелился. Лицо его оставалось таким же замкнутым и холодным.
«Лапоть все делает таким, как он сам, мерзким, ему лишь бы поиздеваться», – не в силах защитить угасающую жизнь там, за окном, подумала Анна.
Девушка в зеленом встала, разбудив притихший воздух. Неторопливо пошла к окну. Каждый ее шаг – крутое, заманчивое движение бедра.
– Ну, Андрей, проснись, такая гостья у нас, а ты… – теряя терпение, прошипел Лапоть. Он даже сделал короткое движение рукой, словно хотел потрясти Андрея за плечо, но не посмел.
Анна все смотрела, но не могла отвести от девушки взгляда и вдруг вздрогнула, словно что-то острое внезапно укололо не успевший моргнуть глаз. На лилейной розовой руке девушки возле плеча она увидела грубую овальную бирку из серого алюминия, как бывает на мебели, на сейфах в любой конторе. Даже цифру разглядела Анна: «313». Бирка была вдавлена в атласное плечо и прикручена толстой проволокой. Торчали два острых конца, проткнув нежную кожу.
– Больно же… – содрогнулась Анна.
Девушка посмотрела в окно, слегка наклонила голову, тихо улыбнулась и пошла назад к своему креслу. Она легко отпила из рюмки, облокотилась о стол, и Анна опять увидела, как глубоко вдавилась алюминиевая бирка в холеное атласное плечо.
– Эти все – на госучете! – с гордостью прохрипел Лапоть. – Красавица, обалдеть, а! На госучете, ну, как скрипки Страдивари. Единственная в своем роде. Ясненько?
Лапоть сидел на зеленом бархате покрывала, скрестив ноги. Даже ботинки не снял, хамло. Так и уселся в ботинках. Но тут обострившийся взгляд Андрея заставил Лаптя запрокинуться на спину. Лапоть перекувырнулся через голову, взгляд Андрея смахнул его с тахты.
– Андрюша, сварить вам кофе? – неожиданно просто спросила Анна.
Лапоть, словно растерявшись, присвистнул, втянув в себя воздух. Он провел рукой по лицу сверху вниз, так что вывернулась синеватая подкладка нижней губы.
– Свари, пожалуй, – медленно проговорил Андрей.
– Две чашки. Две-две-две. Им! – подхватил Лапоть уже откровенно злобно и оскорбительно. – А мы, Анечка, с вами потом, на кухне. Потом. Уютненько.
Анна пошла на кухню. Поставила кофейник на огонь, глядя, как шевелится и поднимается пухлая шапка.
«Может, это сон, – подумала Анна. – Нет, они там, в комнате».
И вдруг она ощутила глубокую тишину у себя за спиной. Не стало слышно мелких суетливых движений Лаптя. Тихого, но для слуха Анны уловимо, опасно-душистого дыхания девушки.
Она вошла в комнату с кофейником на подносе и двумя старинными, почти прозрачными чашками. Андрей был один. Он держал в руке кусок сыра, пристально разглядывая его, поворачивал, неспешно обкусывая с разных сторон, превращая в желтый кружок.
– Ушли? – спросила Анна, хотя что было спрашивать. – Кофе тебе налить?
– М-м… Нет, – качнул головой Андрей.
Анна поставила поднос. Ей вдруг мучительно захотелось выпить кофе. Вздохнуть особый запах, несущий в себе тепло, примету дома. Но она не посмела налить кофе в тонкую чашку, приготовленную для другой.
Глава 18
«Этот эскалатор на Таганке, с ума от него сойти можно, как из преисподней тащишься, – нетерпеливо думала Анна. – Бомбоубежище какое-то, а не метро».
Большая компания, стоявшая впереди нее на плывущих ступеньках, громко хохотала. Какой-то парень, вытягивая цветные ленты серпантина, обматывался ими, пока не превратился в разноцветный клубок. Желтая лента развернулась, упала ей на плечо. «Как удавка!» – испугалась Анна и начала поспешно рвать узкую ленточку.
– Эй, синеглазка, чего кислая? Весь год кислый будет! – крикнул ей кто-то сверху.
«Весело им, – подумала Анна. – Неженатые. Всем лет по двадцать. Такие, как мы с Андрюшей, давно по домам сидят. А если нет дома?..»
Приехала к своим сегодня по-хорошему, ну и что? Елка до потолка, вполкомнаты, лампочки светятся, а игрушек… Ну, зачем, спрашивается, столько игрушек ребенку сразу дарить? И все Сашка. Можно ведь без этой показухи. Он – все, а я, выходит, кто?
Она постаралась не вспоминать дальше. Как мать одевала Славку, чтобы везти к своим старухам. И на Новый год эти старухи. А Славка сдергивал, растягивая яркий, незнакомый ей свитерок, рыдал, что хочет остаться дома, с мамой и папой, с мамой и папой, вцепился в нее, еле оторвала. И так каждый раз, когда она приходит. Почему такая семья оказалась, никому никого не жаль. Удивительно просто.
Площадь перед метро была полна людьми, и Анна растерялась. Под мелким, сухо шуршащим сиреневым снегом все лица казались призрачными, неразличимыми. Рядом с Анной кто-то засмеялся, над головой брызнули искры бенгальского огня. Анна испуганно отпрянула и снова огляделась. Да вот же он, Андрюша, стоит, как договорились, у киоска.
– Я не опоздала? Такая толкучка, все торопятся, ужас.
Он ласково поцеловал ее в глаз, как всегда, как прежде.
– Андрюша, а ты любишь Новый год?
– Да кто его любит, – пожал он плечами. – Так, принудиловка.
Они шли по улице, кажется, спускались к Москва-реке. Почти в каждом окне разноцветно светился треугольник елки, дрожали стеклянные капли, и был очерчен магический круг праздника. Какой-то человечек тащил пушистую елку, верхушка ее подметала заснеженную мостовую, оставляя позади синий след. Двое пьяных парней медленно кружились в толпе, крепко обнявшись, никуда не спеша, улыбки у них
