Филаммона, развил его склонности к песне и лире; но главное — сын Гермеса, Автолик, чьи густые, дремучие, страшные брови затмевали собой половину лба, обучил его славно искусству аргосцев — подножке; отменное средство, надежнее нет ничего, чтобы вырвать победу в борьбе, в кулачном бою и, как признано, даже в науке. Но мы, дети смертных, без ведома учителей, обладая всего лишь собственной волей, упорством, а также пройдя в совершенстве систему селекций и пыток, стали такими, какими смогли. Мы нисколько себя не чувствуем низшими, нам не стыдно смотреть любому в глаза. Наши титулы на сегодняшний день — в трех словах: Макронисос, Юра и Лерое. И как только наши стихи вам покажутся аляповатыми, сразу вспомните, что они написаны под конвоем, под носом охранников, под ножом, приставленным к ребрам. И тогда нет нужды в оправданиях; принимайте стихи такими, как есть, и не требуйте того, чего у них нет, — вам больше скажет сухой Фукидид, чем изощренный в письме Ксенофонт. 23/III 1968 г.
Зачем добивались мы золотого руна? Еще одно испытание, возможно, самое страшное; Симплегады[4], убийства; в Мизии отставший Геракл и его ослепительный мальчик — Гилас, потонувший в источнике; кормовое весло сломалось, и другого не будет, и не будет отдыха. Колхида. Эет[5]. Медея. Медный бык. Чудотворное зелье и бесполезность борьбы. И Апсирт[6] — по кусочкам его подбирает отец из моря. И это руно… уже достигнута цель, и свежайший страх: как бы смертные или боги у тебя не украли твою добычу; если держишь руно в руке, его золотая шерсть освещает ночи твои, если держишь руно на плече, его золотая шерсть освещает тебя целиком, ты — мишень и для тех, и для этих: никакой возможности спрятаться в тень, чтоб остаться в своем ничтожном углу, обнажиться, и быть, и существовать. Но чем была бы наша бедная жизнь без этой золотой (как мы все говорим) пытки? 5/V 1968 г.
Тростинка дырявая так хороша: она дарит нам звуки прекрасные, голос колодца и ветра, которого нам не хватает. В этом выдохе — «ах» — утешение наше, восторг и улыбка. Но тот, кто дует в тростинку, становится некрасивым: щеки его надуваются, глаза его уменьшаются; оклик любви — он предназначен другим, других одаряют любовью, которую просит флейтист. И тогда, в припадке отчаяния, он швыряет тростинку в глубокую воду: озирается — нет никого. Наклоняется над колодцем и рассматривает себя, свое лицо одинокое, флейтой изрезанное лицо, которое в глубине вздрагивает, сверкая, как нож. 29/Х 1968 г.
Концлагерь политзаключенных Партени на острове Лерое.
Газеты: титулы, титулы, смерти., рождения, войны, бракосочетания, смерти, именно это мы читали и в прошлом году. И там чемоданчик с хирургическим инструментом, длинный мраморный стол: другой, зеленый, для биллиарда. Красавец мальчик с подносом подслушивает за дверью. Учебная анатомия, тоскливая. Постоянство. Напрасный гнев. Перед ночью восходит в небе пробуравленная луна. Льнут облака к холмам. Старые трубочисты сидят на длинных скамейках общественного сада, притихшие старики, страдающие бронхитом, пенсионеры. «Черная дыра, — они говорят,— черная дыра — этот мир». Тихие. Кашель у них. Незлобивые. Анализ сажи, разложение, синтез черного. Напротив зажигается за шторами свет. Маленькая девочка играет
