Затем Абатуров вызвал по телефону начальника своей артиллерии Верестова, командира приданных батальону танков Бороздина и командиров рот.
— Если враг не подчинится нашему ультиматуму, атака начнется сегодня в восемь ноль-ноль, — сказал Абатуров, открывая совещание, и изложил свой план.
III
В эту ночь никто не ложился спать. Несмотря на то, что подготовка к предстоящему бою была закончена, у каждого находилось еще что-нибудь, казавшееся в эту ночь неотложным.
Четверо суток люди задавали себе один и тот же вопрос: чем кончится дело, ради которого они здесь? Но теперь, накануне решительного часа, они об этом больше не думали, словно решив, что ничего в их жизни предугадать невозможно.
После ночного совещания рота Бояринова разместилась по траншеям и щелям оборонительной линии, выстроенной за эти дни и обращенной фронтом на юг.
Вторая рота сосредоточилась на тех местах, где вчера были захвачены перебежчик и «язык». Роте было приказано в случае отказа противника подчиниться условиям ультиматума атаковать гитлеровцев в Грачах, тем самым отвлекая их силы от направления нашего главного удара.
Главный удар должна была нанести с севера третья рота при поддержке мощных танков Бороздина.
— Я буду во второй роте, — сказал Лобовиков Абатурову.
— Правильно, — одобрил Абатуров. — Там будет нелегко. — Он вынул часы. — Сверимся. У меня без пятнадцати семь.
— Точно, — подтвердил Лобовиков и аккуратно застегнув свой полушубок, попрощался. Выходя, он встретился с Бояриновым.
Абатуров заметил, что они улыбнулись друг другу особой улыбкой посвященных в дело людей, знающих, что им предстоит играть в этом деле немаловажную роль.
— Ну что, не светает? — спросил Абатуров.
— Не имеет права светать, — улыбаясь, ответил Бояринов. — Согласно приказу положено светать в восемь ноль-ноль.
— Завтракал?
— Да нет, что там… Чаю выпил.
И Абатуров понимал: Бояринову, всегда внимательнейшим образом следившему за тем, чтобы бойцы были сытно накормлены, хочется ответить: «Завтракать будем в Грачах» — или что-нибудь в этом роде, что соответствовало бы его приподнятому настроению.
Сидя за столом и глядя на карту, которую знал наизусть, Абатуров подумал, что, наверное, он кажется сейчас Бояринову скучным.
«Он ждал этого часа четверо суток, — думал Абатуров, — а я два с половиной года. И он не понимает, не знает, что? значит для меня этот предрассветный час».
— Бывает с вами, — вдруг спросил Бояринов, — что в самый важный момент в голову приходят посторонние мысли?
— Допустим… — сказал Абатуров, удивившись неожиданному вопросу.
Бояринов покрутил головой, словно был недоволен таким ответом.
— Вы тогда, наверное, можете заставить себя думать о главном? — спросил он.
— Могу, — отвечал Абатуров.
— Так, — сказал Бояринов мрачно, но тут же лицо его просветлело. — А я вот сейчас думаю об одной девушке и о том, что люблю ее и что она меня любит…
Абатуров не знал, как продолжать этот разговор. Он смотрел на мальчишеское лицо Бояринова и спрашивал себя, всерьез ли все это.
— Уставом не запрещается, — попробовал отшутиться Абатуров. — Думайте о ней на доброе здоровье. Кстати, как ее зовут?
— Лизой, — ответил Бояринов не смущаясь. — Мы поженимся. Это решено.
Абатуров низко склонился над картой, словно почувствовал боль от этой неожиданной исповеди.
— Я очень часто думаю о ней, — продолжал Бояринов. — Сказать правду — всегда. И даже в бою. Она как будто всегда со мной. Как будто приросла ко мне. Вы меня извините, товарищ капитан, — сказал он, вставая. — Хотелось поделиться. Разрешите идти?
— Подождите, — сказал Абатуров, сам не зная, почему он удерживает лейтенанта, и, оторвавшись от карты, посмотрел на Бояринова.
«Молодость… — думал Абатуров. — Ну, а я что — старик? Пережитое старит. И горе оставляет свои печальные следы. А они? — подумал он о Бояринове и о его невесте. — Да знаю ли я, что? им пришлось пережить, из каких потемков выбиралась их молодость, на каком огне закалялась, чтобы восторжествовать над любыми превратностями войны, на каком ветру крепли их голоса, чтобы с такой чистотой сказать о любви до гроба?»
Абатуров выпрямился, встал и, подойдя к Бояринову, обнял и поцеловал его. Бояринов, удивленный и взволнованный, крепко пожал ему руку и молча вышел.
Без пятнадцати восемь Абатуров крикнул Бухарцева, и они вместе направились к наблюдательному пункту. Отсюда до НП было метров пятьсот, и Абатуров не торопился.
Они шли в тишине. Вокруг не было заметно даже признака человека. Земля скрыла людей. Казалось невозможным, чтобы эти бедные перелески, овражки и тропочки могли внезапно ожить и наполниться грохотом. Где-то далеко вставало солнце, наверное, очень далеко — свет едва проникал сюда; казалось, ночная темнота не исчезает, а соединяется с черными, нависшими над землей тучами.
На наблюдательном пункте — в крохотном блиндажике, возвышавшемся над местностью, — уже находились телефонист, радист Чуважов и разведчик-наблюдатель. Передняя стенка блиндажа была полуоткрыта. Здесь были установлены стереотрубы.
Ровно в восемь Абатуров взял телефонную трубку и вызвал начальника штаба:
— От фашистов ответа не было? Нет? Не сомневался. — Он вызвал Лобовикова. — Комиссар? Начинаем работать на тебя!
И, как бы в ответ на его слова, послышался сильный, словно рвущий воздух, клекот моторов.
Абатуров вышел из блиндажа. В то же мгновение наша артиллерия молотом ударила по холмам. И в ту же минуту из лощины, где стояли «катюши», бурно вырвались крупные клубы дыма и вдруг обратились в огненные кометы. Небо над Грачами, словно обожженное, полыхнуло ярко-красным цветом. Абатуров снова спустился в блиндаж.
Когда закончилась артиллерийская подготовка, позвонил Лобовиков и коротко сообщил:
— Иду вперед.
Абатуров, сев на ящик перед стереотрубой, обращенной на юг, и слегка поворачивая ее то вправо, то влево, просматривал горизонт.
Прошло пятнадцать минут, снова позвонил Лобовиков и сообщил, что рота овладела немецкой траншеей, продвигаться трудно, противник ведет сильный огонь.
Абатуров ничего не ответил. Перед собой он видел все тот же ничем неколебимый горизонт.
Вдруг он услышал тихое посвистывание перелетевшего через НП снаряда и вслед за ним новое посвистывание. Свист нарастал, становился тяжелым и сильным.
— Фашистские, — сказал разведчик, — бьют с юга.
Бухарцев выскочил из землянки и, вернувшись, доложил:
— Ложатся метрах в пятистах за штабом батальона… По пустым местам. Умора, товарищ капитан, — продолжал он, смеясь. — В белый свет бьют как в копеечку. Ну, не знаешь куда, так не стреляй!
— Помолчи! — сказал Абатуров строго.
Но он разделял веселость своего ординарца и знал, что сейчас эта веселость незримо передается от
