еще один стремительный скачок через десять лет.
Август 1940 года. В Москве, в служебном кабинете Котельникова, дает показания шпион с паспортом на имя Ивана Ивановича Иванова.
Еще на заставе, пойманный пограничниками и осознав провал, он обстоятельно рассказал о своем путешествии. В кабинете Котельникова он был еще более откровенен и назвал фамилию своего шефа:
— Сэр Реджинальд Чейз. Да, да, сэр Реджинальд Чейз — большой специалист по русским делам. Что? Но это совершенно точно: его имя Реджинальд Чейз.
V
Еще не рассвело, когда генерал вызвал начальника заставы. Фокин, как всегда, выглядел свежо, и, как всегда, его лицо было приветливо.
Войдя, он сразу заметил, что генерал не отдыхал. Постель была даже не смята. Горел не ночник, а верхняя лампа. В ее жестком свете лицо генерала с глубоко запавшими глазами казалось обтянутым пергаментом. Котельников сидел за столом прямой и неподвижный.
— Товарищ Фокин, попрошу привести нарушителя в канцелярию заставы.
— Слушаю, товарищ генерал.
Котельников вынул из кармана плоский флакон с одеколоном, смочил платок и несколько раз энергично провел им по лицу. Затем, открыв форточку, он проделал несколько гимнастических упражнений. Ветер с моря был уже не штормовой, перехватывающий дыхание, и хотя еще сильный, но ровный.
Поправив расческой волосы и усы, Котельников вошел в канцелярию, где его ожидали.
— О! Генерал! — оживился нарушитель. — Вы связались с нашим консульством? Когда меня отправят на родину?
Заспанный переводчик едва поспевал за ним.
— Вы можете идти, — сказал генерал Фокину. — И вы тоже, — обратился он к переводчику. — Да, да, мы поймем друг друга.
Оставшись наедине с нарушителем, Котельников пояснил:
— Дело в том, что я знаю ваше подлинное имя. — На какое-то мгновение перед Котельниковым вдруг ясно возникла картина дальних гор. Но теперь он понимал художника, сблизившего снеговые вершины. — Реджинальд Чейз, для вас будет лучше, если… Ну, ну, не дурите… Выпейте воды, — сказал генерал брезгливо.
Нарушитель короткими глотками пил воду, не сводя глаз с генерала.
— Прошу извинить меня, — ставя на стол пустой стакан, сказал по-английски Чейз. — Я страдаю головокружениями…
— Головокружения… Это не остроумно… — покачал головой Котельников. — Признаете, что вы, Реджинальд Чейз, действовали как агент иностранной разведки?
— Не понимаю русского языка, — сказал нарушитель. Он, видимо, пришел в себя, бесцветное его лицо снова ничего не выражало.
— И все-таки вы поймете меня без труда, — спокойно сказал Котельников. — Лет тридцать назад я знал одного иностранного шпиона… У него была для того времени довольно удачная маскировка: он был «портным». К сожалению, я был менее опытен, чем сейчас, и не знал, что цифры, которые должны были обозначать объем груди, ширину плеч, длину рукава, на самом деле были зашифрованными приказаниями и агентурными донесениями. Три раза вы объединяете цифры по две, четвертая цифра трехзначная… Если вы чувствуете головокружение, можете выпить воды. Так вот, я довольно быстро подобрал ключ к вашей шифровке. Это портновский сантиметр. Не правда ли? Могу вам даже сообщить, что поначалу у меня не вышло, потому что я мысленно представил себе портновскую мерку размером в сто сантиметров. Ну, а ведь в ней сто пятьдесят. Таким образом я и познакомился с заданным вам маршрутом. Не будем тянуть время. Признаете, что вы, Реджинальд Чейз, действовали как агент иностранной разведки? — повторил Котельников. — Ну, вот так-то. Теперь рассказывайте все по порядку…
Только один раз Котельников прервал Чейза:
— Уточним, — сказал генерал. — Не только разведка, но и собственно диверсии?
Чейз кивнул головой.
— Отвечайте, — сказал Котельников. — Диверсии входили в вашу обязанность?
— Да…
Чейз называл объекты, интересующие иностранное государство, а Котельников мысленно шел по его маршруту.
Он шел по приморскому городу и через большой красивый парк вышел на широкую асфальтированную улицу. Дом культуры. Дворец пионеров. Стадион. Вокзал…
Большая толпа на перроне. Как здесь шумно! Провожают строителей Сталинградской гидростанции…
Шумные и светлые города, тучные нивы, стальное кружево мостов, на платформах новые экскаваторы…
Волга… Еще не видно города, еще он только угадывается вдали, а пассажиры уже сгрудились у окон, вглядываясь в свое близкое будущее…
Котельников почувствовал, как кровь прилила к сердцу.
— На Волгу? — спросил он негромко. — В Крым? В Ашхабад?
— Да, да, — поспешно отвечал Чейз, — мы рассчитывали, что мне удастся побывать и в азиатской части России.
…Скольких чейзов видел Котельников за свою долгую жизнь, стремившихся к Волхову, к Днепру, к Дону, в Хибины, в Магнитогорск, в Кузбасс! Пограничные музеи хранят бомбы, обрезы, браунинги, ампулы яда, а Днепрогэс и Уралмаш, кузбасские шахты и хибинские рудники дают свет, тепло, хлеб, энергию, жизнь.
Что ж! Охранять мир — его работа. И он обязан на работе быть спокойным и твердым.
— Прочтите и подпишите протокол допроса, — сказал Котельников.
Едва заметным движением он расстегнул ворот. Все-таки ему было душно: сказывался возраст.
VI
На сторожевике шла утренняя приборка. Готовились к выходу в море. Вахтенным офицером был лейтенант Котельников.
Несмотря на усталость, матросы работали дружно, с особым рвением, и лейтенант Котельников понимал их настроение.
Вчера вечером, когда нарушителя спустили на берег, матрос Яковлев, служивший четвертый год и пользовавшийся большим уважением на корабле, хмуро сказал:
— Противно смотреть, ребята, как такой гад по нашей земле ступает.
И как бывает в таких случаях, долго еще не затихали разговоры, а с рассветом началась приборка.
— Сми-и-рно! — послышалась команда вахтенного офицера. Все застыли на своих местах, чуть скосив глаза на высокую, худощавую фигуру генерала, неторопливо поднимавшегося по трапу. Навстречу генералу уже спешил Пригонько, ребром ладони поправляя фуражку.
— Вольно, — тихо сказал Котельников и медленно пошел по палубе, здороваясь с моряками. Многие из них лично знали Котельникова, другие слыхали о нем, и все с уважением смотрели на его строгое сухощавое лицо и широкие седые усы.
— Хорошо поработали, товарищи, — сказал Котельников. — Объявляю вам благодарность!
— Служим Советскому Союзу! — загремело на палубе.
