В дверь постучали.
— Войдите, — разрешил Котельников.
— Привели нарушителя, товарищ генерал.
— Давайте его сюда.
Едва только нарушитель переступил порог, как сразу же обратился к генералу с шумной и многословной речью. Переводчик повторял за ним каждую фразу.
Во всем виноват шторм. Именно он сыграл злую шутку с любителем рыбной ловли и прогулок на моторной лодке. Советские моряки действовали отважно… О! Очень отважно…
Котельников, чуть склонив голову, слушал переводчика, разглядывая нарушителя.
Это был еще не старый человек, но уже лысый, с лицом на первый взгляд неприметным. Неясного цвета глаза. Нечисто выбритые щеки. Черты лица соразмерны, но в них нет ничего примечательного. Казалось, природа еще при рождении этого человека резинкой стерла с его лица все характерное и запоминающееся. Да и в дальнейшем, видно, резинка не раз гуляла по этому лицу, тщательно удаляя следы душевной работы.
— Почему на вас пальто наподобие тех, что нынче осенью продавались в Центральном универмаге Мосторга? — неожиданно спросил генерал.
Нарушитель засмеялся: он никогда в жизни не слышал о таком универмаге.
— Моз-тор… — повторил он, коверкая слова. — Пальто приобретено в магазине «Мечта джентльмена».
— И там же вы приобрели брюки галифе? — спросил генерал.
— Что это значит?
— Отвечайте на вопрос.
— Да, в том же магазине, — сказал нарушитель, пожав плечами.
— И сапоги?
— Не помню, право…
— Отметьте в протоколе, что нарушитель не помнит, где он купил русские сапоги, — обернулся генерал к начальнику заставы.
— Нет, почему же, — выслушав перевод, сказал нарушитель, — сапоги подарил мне председатель нашего яхт-клуба. Они непромокаемые…
— Председатель вашего яхт-клуба подарил вам и эти папиросы? — указал генерал на пачку «Казбека».
— Нет, — отвечал нарушитель. — Папиросы куплены в киоске.
— В Москве? — равнодушно спросил Котельников.
— Кажется, генерал принимает меня за советского русского? Но я не советский русский…
— Не сомневаюсь в этом, — все с тем же равнодушием сказал Котельников.
— Моя фамилия Джордж. Уилки Джордж. Я прошу поскорее связаться с консульством моей страны и объяснить мое положение. Вам подтвердят мое имя и… и то, что на моей родине курят советские табаки.
— Вполне возможно, — сказал Котельников. — Что касается вашей просьбы, мы о ней подумаем. Так вы говорите: Уилки Джордж?
— Да, да. Вам подтвердят.
— Вполне возможно, вполне возможно, — повторил Котельников. — А как вы объясните происхождение цифр на этой гильзе? Попрошу взглянуть…
— Я не понимаю… — начал нарушитель.
— Ну что ж тут может быть для вас непонятного?.. Пачка папирос, как известно, была у вас изъята. Недолгий, но тщательный осмотр обнаружил шифровку.
— Осмотр моих папирос? — удивился нарушитель и с интересом взглянул на гильзу. — Да, да, в самом деле проступают какие-то цифры. — Он вдруг засмеялся. — При чем же здесь я? Папиросы эти советские, и отвечают за них те, кто их делает. Я не в силах объяснить… — он развел руками.
— Уведите нарушителя, — приказал Котельников.
Нарушителя увели, генерал простился с Пригонько:
— Объявите экипажу благодарность. Надеюсь в самое ближайшее время быть у вас.
— Машина готова, — доложил начальник заставы.
— Выпроваживаете начальство? — улыбнулся Котельников.
— Что вы, товарищ генерал?
— А что, если я останусь у вас ночевать? Печка протоплена, кресло богатое…
— Здесь? — переспросил Фокин. — Товарищ генерал, если хотите отдыхать, так у нас есть специальная комната для приезжих. Разрешите, товарищ генерал… — и он открыл дверь, задрапированную портьерой.
Котельников увидел аккуратную коечку с белоснежной подушкой, зеркало, шкафчик с книгами, столик. На стене висела картина, изображавшая горы, вершины которых, сближенные перспективой, уходили вдаль.
Котельников подошел к картине и усмехнулся. Он прослужил в горах много лет и знал горы не такими, какими изобразил их художник, а разъединенными пропастями, с бурными потоками, ущельями и обвалами, несущими смерть.
— Хорошо, — сказал Котельников. — Остаюсь у вас. Шофера не забудьте приютить.
— Приютим, не беспокойтесь, товарищ генерал.
— Ну, вот так… Охрану усиленную к нарушителю, это вам понятно?
— Так точно, понятно, товарищ генерал.
— Ну вот так, вот так… — Он ожидал услышать знакомое «Разрешите идти?», но не услышал и спросил: — Что, дорогой?
— Товарищ генерал, — сказал Фокин, — если бы нарушителя на берегу взяли, не удалось бы ему ни от оружия, ни от поддельных советских документов отделаться. Море… — пояснил он, видимо осуждая эту чуждую ему стихию.
— Да, море. — Генерал понимал: Фокина волнует, что он непричастен к задержанию нарушителя. — Моряки хорошо себя показали…
Оставшись один, Котельников прошелся по комнате. Затем сел и, сжав ладони между коленями, просидел так минут пять.
— Откуда мне знакомо его лицо?.. — спросил Котельников вслух, словно для того, чтобы еще крепче утвердить свои предположения. — Да, мне знакомо его лицо…
Снова он подошел к картине, изображавшей горы. Было в ней какое-то, еще неизвестное Котельникову очарование. Это были горы, изображенные художником издали, увиденные им иначе, чем их видел Котельников, без страшных провалов и пропастей, но по-новому прекрасные в своем единстве.
И так же, как художник, увидев горы издали, нарисовал их нераздельным и стройным хребтом, так прошлое, возникнув в памяти Котельникова, вытянулось в одну неразрывную цепочку.
III
Но прежде чем в памяти Котельникова возникло лицо врага, он увидел лицо друга и услышал его голос, с хрипотцой, как будто слегка простуженный. А может быть, и в самом деле Петр Карамышев застудил голос в холодных просторах Балтики, или на Дворцовой площади в Петрограде, в сырую октябрьскую ночь, или в длительных переходах по заснеженным степям Заволжья?
Ростом чуть пониже Котельникова, крепкий, ловкий в движениях, с короткой моряцкой трубкой в зубах, в черном бушлате, в бескозырке с полинялой надписью «Миноносец Дерзкий», с острым взглядом, с широкой улыбкой — вот он весь как живой.
Как до?роги эти черты, и как мучительно больно, что давно уже нет в живых Петра Карамышева, питерского рабочего, ставшего моряком, моряка, ставшего чекистом.
