— А как это влияет на цены на масло?
— Ну, если он работает в артной, это может быть литейная лихорадка, — сказал я. Арвил вскинул бровь, и я добавил: — В артной легко можно отравиться металлами. Такое случается редко, потому что обычно студенты хорошо подготовлены, но человек, работающий с раскаленной бронзой, всегда может вдохнуть смертельную дозу паров, если не будет осторожен.
Я видел, как кивает Килвин, и радовался: мне не пришлось сознаваться, что знаю я все это только потому, что сам словил литейную лихорадку не далее как месяц тому назад.
Арвил задумчиво хмыкнул, потом указал на другой конец стола.
— Магистр арифметики!
На левом конце стола сидел Брандье.
— Сколько пенни вы получите с таланта, при условии, что меняла берет четыре процента? — спросил он, не поднимая глаз от лежащих перед ним бумаг.
— Каких именно пенни, магистр Брандье?
Он поднял голову и нахмурился.
— Мы пока еще в Содружестве, если я правильно помню!
Я принялся считать в уме, основываясь на данных из тех книг, которые он выложил в архивах. Это были не те курсы обмена, которыми пользовались ростовщики, это были официальные курсы валют, которыми пользовались государства и финансисты, чтобы иметь возможность лгать друг другу на общей почве.
— В железных пенни — триста пятьдесят, — сказал я, потом добавил: — И еще один. С половиной.
Брандье оторвал взгляд от бумаг прежде, чем я успел договорить.
— Золото вашего компаса указывает на двести двадцать, платина — на сто двенадцать, а кобальт — на тридцать два. Где вы находитесь?
Этот вопрос поставил меня в тупик. Ориентация по триметаллическому компасу требовала подробных карт и сложных тригонометрических расчетов. Обычно этим занимались только моряки и картографы, и для расчетов они пользовались готовыми подробными картами. Я и компас-то живьем видел всего два раза в жизни.
Либо этот вопрос обсуждался в одной из книг, которые Брандье выложил для подробного изучения, либо он был нарочно придуман затем, чтобы вставить палку мне в колесо. Поскольку Брандье с Хемме были друзьями, то скорее второе.
Я закрыл глаза, мысленно представил себе карту цивилизованного мира и постарался прикинуть, где это может быть.
— Тарбеан? — сказал я. — Или, может быть, где-то в Илле?
Я открыл глаза.
— Честно говоря, понятия не имею.
Брандье что-то пометил у себя в бумагах.
— Магистр имен! — сказал он, не поднимая головы.
Элодин ухмыльнулся мне ехидной, заговорщицкой улыбочкой, и меня внезапно охватил страх, что он сейчас всем расскажет о том, какую роль я сыграл в том, что мы натворили в комнатах Хемме нынче утром.
Но он всего лишь театрально вскинул три пальца.
— У вас на руках три пики, — сказал он, — а еще пять пик разыграно.
Он сложил пальцы домиком и серьезно уставился на меня.
— Сколько всего пик, а?
— Восемь пик, — ответил я.
Прочие магистры зашевелились. Арвил вздохнул. Килвин сник. Хемме с Брандье даже переглянулись и закатили глаза. Все вместе создали впечатление страдальческого долготерпения.
Элодин обвел их гневным взглядом.
— Что такое? — осведомился он, и в голосе его зазвенела сталь. — Вы хотите, чтобы я относился к этим песням и пляскам более серьезно? Вы хотите, чтобы я задавал ему вопросы, на которые может ответить лишь именователь?
Прочие магистры застыли. Им явно сделалось не по себе, они избегали встречаться с ним взглядом. Только Хемме посмотрел ему в глаза, открыто и злобно.
— Ну хорошо, — сказал Элодин, снова оборачиваясь ко мне.
Глаза у него потемнели, и голос обрел странную звучность.
Он звучал не так уж громко, но когда Элодин говорил, казалось, будто его голос заполняет собой весь зал. Другим звукам не оставалось места.
— Куда уходит луна, — мрачно спросил Элодин, — когда она исчезает с нашего небосвода?
Когда он умолк, в зале сделалось неестественно тихо. Словно его голос оставил дыру в мироздании.
Я выждал, чтобы понять, весь ли это вопрос. И признался:
— Понятия не имею.
После голоса Элодина мой казался довольно тонким и слабым.
Элодин пожал плечами и любезно указал через стол.
— Магистр симпатической магии.
Элкса Дал был единственным, кто явно чувствовал себя комфортно в парадной мантии. Своей черной бородой и узким лицом он, как всегда, напомнил мне злого колдуна, персонажа ряда дурных атуранских пьес. На меня он взглянул сочувственно.
— Что вы можете сказать о связывании в случае линейного фульманического притяжения?
Я бойко отбарабанил нужные формулы.
Он кивнул.
— Каково расстояние непреодолимого затухания для железа?
— Восемь километров двести метров, — ответил я. Это был ответ из учебника, хотя насчет «непреодолимого» я мог бы поспорить. Разумеется, перемещение сколь-либо значимого количества энергии на расстояние более тринадцати километров было статистически невозможным, однако использовать симпатию для определения наличия предмета или вещества можно на значительно больших расстояниях.
— У вас есть унция кипящей воды. Сколько теплоты потребуется, чтобы она выкипела досуха?
Я порылся в памяти, припоминая таблицы испарения, с которыми работал в артной.
— Сто восемьдесят таумов, — ответил я куда увереннее, чем чувствовал себя на самом деле.
— Меня все устраивает, — сказал Дал. — Магистр алхимии!
Мандраг отмахнулся пятнистой рукой.
— У меня вопросов нет.
— Он здорово разбирается в картах! — подсказал Элодин.
Мандраг сурово посмотрел на Элодина.
— Магистр архивов!
Лоррен посмотрел на меня. Его длинное лицо осталось бесстрастным.
— Каковы правила посещения архивов?
Я вспыхнул и опустил глаза.
— Ходить тихо, — начал я. — С уважением относиться к книгам. Повиноваться хранистам. Не пить. Не есть… — я сглотнул. — И не вносить огня.
Лоррен кивнул. Ничто в его тоне или поведении не выражало неодобрения, но от этого было только хуже. Он скользнул взглядом вдоль стола.
— Магистр артефактов.
Я выругался про себя. За последний оборот я прочитал все шесть книг, которые магистр Лоррен выложил для ознакомления ре'ларов. На одно только «Железо и пламя: Атур и империя» Фелтеми Рейса у меня ушло добрых десять часов! Мало о чем я мечтал больше, чем о допуске в архивы, и я отчаянно надеялся произвести впечатление на магистра Лоррена, ответив на любые вопросы, какие он мог задать…