В кварталах дальних и печальных

1997

«…Облака над домами…»

…Облака над домами,
облака, облака.
Припадаю губами
к вашей ручке: пока.

Тихой логике мира
я ответить хочу
всем безумием Лира,
припадая к плечу.

Пять минут до разлуки
навсегда, навсегда.
Я люблю эти руки
плечи, волосы, да.

Но прощайте, прощайте,
сколько можно стоять.
Больше не обещайте
помнить, верить, рыдать.

Всё вы знаете сами
на века, на века.
Над домами, домами
облака, облака.

1997

«Старик над картою и я…»

Старик над картою и я
над чертежом в осеннем свете —
вот грустный снимок бытия
двух тел в служебном кабинете.

Ему за восемьдесят лет.
Мне двадцать два, и стол мой ближе
к окну и в целом мире нет
людей печальнее и ближе.

Когда уборщица зайдет,
мы оба поднимаем ноги
и две минуты напролет
сидим, печальные, как боги.

Он глуховат, коснусь руки:
— Окно открыть? — Вы правы, душно.
От смерти равно далеки
и к жизни равно равнодушны.

1997

«…Три дня я ладошки твои целовал…»

…Три дня я ладошки твои целовал
и плакал от счастья и горя.
Три дня я «Столичной» хрусталь обливал
и клялся поехать на море.

Пари ла три дня за окошком сирень,
и гром грохотал за окошком.
Рассказами тень наводя на плетень,
я вновь возвращался к ладошкам.

Три дня пронеслись, ты расплакалась вдруг,
я выпил и опохмелился.
…И томик Григорьева выпал из рук,
с подушки Полонский свалился.

И не получилось у нас ничего,