В кварталах дальних и печальных

обронил я как-то сдуру
иль поддавшися амуру.

Буду жить, сказал, в Тюмени,
никуда из этих мест,
брошу звонкие хореи,
грозный ямб и анапест.
Дактиль, дольник, амфибрахий* —
вообще забуду на хер.

Стану лучше, стану проще —
как железная кровать,
как березовая роща,
как два слова «вашу мать»,
как кружочек, как квадратик,
физик или математик.

Но, друзья, не тут-то было,
и сказала мне она:
я другого полюбила
и другому отдана.
И что муж ее, татарин,
мне не будет благодарен.

Так уехал из Тюмени
я на запад и восток.
Млад, красив, но тем не мене
бесконечно одинок,
а какой-то… впрочем, это
вряд ли тема для поэта.

1997

Отрывок большого стихотворения

…История проста: я был приятель мужа.
Тот часто уезжал, я как бы просто так
частенько заходил — там, дождик или стужа,
иль зной, туда-сюда — и как бы дружбы в знак
букетик, то да се. Но доложу вам, много
пришлось потратить сил и нервов: холодна
она была ко мне. Невероятно. Бога
я умолял помочь. И раз, когда одна
она была, купив у чучемека розы,
настойчиво пришел и говорю:
— Привет,
зашел проститься, да, навеки, паровозы
ждут на вокзале, да, уже купил билет. —
Сработало. Юнцы, учитесь у поэта.
Я, закурив, глядел на полосу рассвета,
колечки выдыхал и важно молвил:
— Да,
пускай теперь сойду в окрестности Плутона.
— Мой милый, а куда ты едешь?
— А туда,
где блата топкие и воды Ахерона.

1997

«От заворота умер он кишок…»

От заворота умер он кишок.
В газете: «…нынче утром от инфаркта…» —
и далее коротенький стишок
о том, как тает снег в начале марта.

— Я, разбирая папины архи —
вы, — томно говорила дочь поэта, —
нашла еще две папки: всё стихи. —
Прелестница, да плюньте вы на это.

Живой он, верно, милый был старик,
возил вас в Переделкино, наверно.
Живите жизнь и не читайте книг,
их пишут глупо, вычурно и скверно.

Вам двадцать лет, уже пристало вам
пленять мужчин голубизною взора.
Где смерть прошлась косою по кишкам,
не надо комсомольского задора.

1997