В кварталах дальних и печальных

как ты иногда предрекала.
И черное море три дня без меня,
как я, тяжело тосковало.

По черному морю носились суда,
и чайки над морем кричали:
«Сначала его разлюбила она,
он умер потом от печали…»

1997

«Ты выявлен и рассекречен…»

Ты выявлен и рассекречен —
я не могу Тебя любить,
Твой лик вполне бесчеловечен —
я не смогу его забыть,
и этот хор, и эти свечи,
и разноцветное стекло —
всё быть могло совсем иначе,
гораздо лучше быть могло.

1997

Другу-стихотворцу

Здорово, Александр! Ну, как ты там, живой?
Что доченьки твои? Как милая Наташа?
Вовсю ли говоришь строкою стиховой,
дабы цвела, как днесь цветет, поэзья наша?

…А я, брат, все ленюсь. Лежу на топчане.
Иль плюну в потолок. Иль дам Петру по роже.
То девку позову, поскольку свыше мне
ниспослано любить пол противоположный.

Не то, брат, Петербург, где князя любит граф.
В том годе на балу поручик Трошкин пальцем
мне указал на двух… И разве я не прав,
что убежал в село, решил в селе остаться?

И все бы благодать, да скучно! Вот сосед
трепался, что поэт. Наверное, бездарный.
Пожалуй, приезжай. Ах, мы с тобою лет
не виделись уж пять. Конюшни, девки, псарни,

борзые, волкода… Скажу, прекрасны все.
Вот — позабыл как звать — еще одну породу
сосед пообещал… Поедем по росе
на лучших рысаках на псовую охоту

в начале сентября. Тогда нарядный бор,
как барышня, весь ал от поцелуев влажных
тумана и дождя. Стоит, потупив взор.
А в небе лебеди летят на крыльях важных —

ну не поэзья ли? Я прикажу принять
тебя, мой Александр, по всем законам барства.
…Вернемся за полночь и сядем вспоминать
шальную молодость, совместное гусарство.

1997

Подражание Лермонтову

Жил я в городе Тюмени
ровно десять дней подряд —
водку пил да ел пельмени,
как в народе говорят.
Да ходил в одну контору
для пустого разговору.

Там-то я с одной девицей
познакомился, друзья,
Будь мне, девица, сестрицей,
коль иначе быть нельзя, —