— Как бы вы его назвали? Ожин?
— Или ужед.
— А если это ланч и ужин? Тогда получится ужанч, — добавляет она. — Или лужин.
— Лужин. Мне нравится. Надо нам это запатентовать.
Нам? Хм. Интересно.
— Дэйв, знаете, — начинает Эбби, — нам надо как-нибудь встретиться в Риме. Согласны? Выпить кофе или чего-нибудь покрепче? Когда вернетесь.
— Да, да. Отличная идея.
— Давайте я запишу ваш номер.
— Римский?
— Ну да.
— У меня нет римского телефона.
Она хмурится.
— Как так?
— Ну, я же там больше не живу.
Оба ошеломлены.
— Я там больше не живу, — повторяет он. — Мне не по карману две квартиры снимать.
— Две? А вторая где?
— В Сан-Хосе.
— Я совсем запуталась.
— У меня же новая работа. В Сан-Хосе, Калифорния.
— Ой-ой-ой, — выдавливает Эбби, натянуто улыбаясь. — Я такая глупая. Я думала, что… Когда вы сказали про новую работу, я по глупости предположила, что это в Риме.
— Нет, нет, я и по документам больше в Европе работать не могу. Да и в любом случае я был готов вернуться в Штаты.
— А что это за работа? — поспешно спрашивает она, словно география не имеет значения.
— В интернете. Буду редактором в новом музыкальном журнале. Это в первую очередь сетевое издание.
— Ясно. Начинаю понимать, — говорит она. — Но…
— Что?
— Да нет, ничего.
— У вас уши такие красные, — замечает он, — все в порядке?
Трудно поверить, что он сказал об этом. Подметить это вслух — такое скотство.
— Да, все отлично, — резко отвечает Эбби.
До них доезжает тележка с едой. Он берет курицу. Последнюю. Она тоже хотела курицу. А придется есть рыбу. Некрасиво, что он ее не спросил.
— Вкусно? — интересуется он.
— Да. — Но через минуту она добавляет: — Я бы, конечно, предпочла курицу. Ну да ладно.
— Хотите поменяться?
— Нет, нет. Ничего страшного. — Эбби откладывает приборы, открывает папку и возвращается к работе. Точнее, сидит и пристально смотрит на одну и ту же страницу. Какой идиот. Кто же такое говорит: «да, кстати, а ты покраснела!» Ему что, пять лет? И откуда ей было знать, что он переезжает в Калифорнию? Говорит он так, будто это очевидно, словно весь мир в курсе его перемещений.
Дэйв снова открывает книгу, но лишь таращится на страницу, теребя заусенцы.
Отвратительно. Он хотя бы читает? Или это все какая-то показуха? Если быть откровенной, это не самый умный мужчина на свете. Простой парень из какого-то захолустья в Джорджии. В газете он не справлялся, его уделали даже сидящие на аминазине[3] кретины- корректоры. Когда ей понадобилось урезать редакторский штат, Дэйв Беллинг оказался нужен меньше других — что можно считать настоящим достижением в компании таких никчемных неудачников. (Честно говоря, сначала выбор Эбби пал на Руби Загу, но за нее вступилась Кэтлин.)
— Простите, — говорит Эбби, вставая без какого-либо объяснения. Она прогуливается по их проходу, потом — по другому, возвращается обратно. Она смотрит на макушку Дэйва. Намечается лысина. Что же творится с этими мужиками? Кто вылинял, кто еще не оперился. Интересно, между облысением и идиотизмом есть какая-то связь? Или между волосатостью и тупостью? Не случайно она уволила Дэйва. Кэтлин хотела, чтобы сократили только технический персонал. Но Эбби настояла, что надо уволить хотя бы одного человека из редакции — пора показать им, что к чему. По ее сведениям, оценочные показатели Дэйва были безупречно посредственными, и у него не имелось непобедимых союзников — то есть Кэтлин или Германа, — и тогда она подготовила все документы для увольнения. И слава богу. А то пришлось бы этого урода каждый день на работе видеть.
До самого прилета в Атланту она сидит, уткнувшись в бумаги. Самолет подъезжает к шлюзу, индикатор сигнализирует, что можно расстегнуть ремни, арестанты из эконом-класса вскакивают с мест и лезут за вещами. Дэйв, в отличие от остальных, зевает и потягивается.
— Достать вам сумку?
— Нет, пусть лежит. У меня там кое-что хрупкое.
Открывается передняя дверь, и толпа постепенно продвигается к выходу, покидая самолет под ритмичные и неустанные «до свидания» стюардесс.
Дэйв ждет, когда Эбби соберется.
— Идите, не хочу вас задерживать, — сообщает она.
— Ничего страшного.
Она копается как можно дольше.
— Не обязательно меня ждать. Правда.
— Все нормально.
Когда они выходят из самолета, он сворачивает к ленте, на которую подают багаж.
— Ну, всего хорошего.
— А у вас больше ничего с собой нет?
— Я всегда путешествую налегке.
— Кстати, а где вы остановились?
— Точно не помню. В каком-то отеле.
— Как он называется?
— Я забыла. Кажется, «Интерконтиненталь».
— Может, возьмем одно такси на двоих?
— Вы разве не спешите куда вы там едете? В свой город? Но в любом случае мне такси оплачивают, так что я поеду одна. Иначе будет путаница с чеками.
— А, ну ладно, тогда пока.
— Ага. Всего хорошего.
Он наклоняется, чтобы поцеловать ее в щеку.
Эбби отстраняется.
— Не хотелось бы вас простудой заразить. — И она пожимает ему руку.
Добравшись до «Интерконтиненталя», она раскладывает рабочие документы на столе. Слишком много времени потрачено на треп с этим кретином. Эбби постоянно зевает. Но ей надо лечь как можно позже — это единственный способ скорее приспособиться к разнице во времени. Она смотрит на часы. Детям звонить уже поздно. Как можно было не сказать, что эта новая работа в Сан-Хосе? Да не важно. В котором часу у нее завтра первая встреча? Завтрак. С возвращением в страну ужасного кофе и пончиков размером с сиденье от унитаза. И чего он тогда флиртовал всю дорогу, если живет в другом городе? Над столом висит зеркало. Она замечает свое отражение. Ей сейчас до смерти хотелось бы поболтать с Генри. Из-за этого перелетного коматоза она норовит заплакать.
Звонок. Эбби открывает глаза, она ничего не понимает. Темно. Который час? Мигают часы будильника. Она что, проспала встречу? Блядь! Этот звон. Но оказывается, что это не будильник. Она протягивает руку к телефону.
