Василий Матвеевич ходил передо мной по комнате, то и дело, задевая стул, с которого недавно вскочил.
– Подлое государство! Подлое! – рычал он, воздев к потолку свою длинную, словно сухая ветка, руку. – «Никто не забыт, ничто не забыто»! Хрена с два не забыто! О большинстве бойцов правительство забыло сразу после того, как кого-то из них разорвало взрывом, засыпало землёй в окопе или засосало в трясину где-нибудь на болотах!
– Родина-мать зовёт! – неистовствовал Василий Матвеевич, носясь по нашему небольшому номеру, как ураган, а я не отваживался даже раскрыть рот. – Дозвалась! То ли двадцать, то ли тридцать миллионов пустили в распыл, а после даже косточки не удосужились собрать и по-человечески похоронить!
– Но страна и так покрыта братскими могилами! – умудрился я вставить слово, хотя это почти не уменьшило накала страстей.
– Это не оправдание! – тут же возразил Василий Матвеевич. – Вы не хуже меня помните фразу: «Война не закончена, покуда не похоронен последний павший на ней солдат!».
Я кивнул в подтверждение.
– Ещё лет десять – двенадцать назад в «Комсомолке» писали о том, что только за неделю поисков на местах сражений в одной из здешних областей, поисковики обнаружили останки тысячи бойцов Красной Армии! Слышите, целой тысячи! Всего за неделю! – отставной полковник сделал короткую паузу. – Сколько ещё времени должно пройти, прежде чем наше государство, наконец, поймёт, что все павшие за Родину на его совести?! Все, до единого! И одним лишь поисковикам-энтузиастам с этой задачей не справиться, как бы они не старались!
В этот вечер я так и не заглянул в кандауровские карты, потому что мы ещё долго разговаривали с Василием Матвеевичем о давней войне и её невидимых последствиях.
Засыпая, я несколько раз повторил про себя недавнюю фразу старого солдата, которая почему-то запомнилась больше остальных:
– Настоящее возрождение страны начнётся лишь, когда мы достойно похороним всех павших её героев. И ни днём раньше!
На следующее утро Василий Матвеевич тепло попрощался со мной и уехал на вокзал. Путь ему предстоял неблизкий, и он рассчитывал добраться до родного Екатеринбурга чуть больше, чем за два дня.
Часам к десяти, после завтрака в гостиничном ресторане, я, наконец, вплотную занялся содержимым тубуса.
Карты поисковиков оказались достаточно подробными, чтобы узнать, где именно проводил работы новоградский отряд «Надежда» в интересующий меня период времени, а листок с кандауровскими пояснениями помог разобраться в обстановке и понять, что к чему.
Оценив разнообразие добытой информации, и слегка вникнув в её суть, я, честно говоря, растерялся. До важного для меня девяносто четвёртого года, отряд Кандаурова успел провести обширный поиск в нескольких районах области и для того, чтобы угадать, где могли быть погребены останки Ковалёва, требовалось очень хорошо поразмыслить. Об организации полномасштабных поисковых работ, даже в пределах одного района, не могло идти речи: во-первых, нам это было не по карману, во-вторых, дело сразу бы получило нежелательную огласку, ну а в-третьих… в-третьих, я просто не верил в эффективность подобного поиска!
«Искать вслепую бесполезно: проще найти копейку на дне океана!», – сосредоточенно думал я, стоя у окна.
В конце концов, мне стало ясно, что я ни на шаг не продвинусь вперёд, пока не пойму логику поведения Александра Гнедина в условиях девяносто четвёртого года. Конечно, я и прежде пытался анализировать его давние поступки, но до вчерашнего дня понятия не имел о том, что Гнедин когда-то был среди поисковиков и, следовательно, мог неплохо знать укромные уголки родной области.
Поскольку перевоплощаться в нелюбимого субъекта в гостиничном номере мне не хотелось, я захватил пиджак с мобильником, и пошёл прогуляться, благо, чудесный парк в квартале от моего нынешнего пристанища вполне подходил для спокойных раздумий.
«Итак, меня зовут Александр Гнедин, мне двадцать семь лет и я намерен, во что бы то ни стало, устранить конкурента, который претендует на руку и сердце моей избранницы, – рассуждал я, медленно вышагивая по асфальту аллеи вдоль шеренги высоких дубов с необъятными кронами. – Скорее всего, я сделаю эту грязную работу сам, так как должен быть уверен, что всё будет осуществлено по плану и что после завершения акции меня не сможет шантажировать ни одна сволочь!».
К мысли о том, что в далёком девяносто четвёртом году Гнедин всё сделал самостоятельно, не прибегая к услугам посторонних лиц, я пришёл достаточно давно, и в своих последующих рассуждениях исходил именно из этого.
«Если предположить, что для устранения Ковалёва мне нужно выбрать конкретный день, нельзя не признать того, что лучше даты его планируемого отъезда в столицу, ничего не придумаешь, – продолжил я гнединские умозаключения. – Переезд, тем более, в другой город, всегда ассоциируется у людей с серьёзными переменами и этим обстоятельством глупо не воспользоваться!».
Что касается намерения Игоря переехать, а также даты отбытия в Москву, то всё это можно было без труда выведать у того же Ковалёва, тем более, что Игорь не только знал Гнедина, но и часто помогал ему в каких-то делах, как утверждала Елена Константиновна.
«Убивать соперника в поезде не с руки – слишком велик риск засыпаться! Посему, Игоря следует заманить в подходящее местечко ещё до того, как он уедет на вокзал, – с этим предположением было трудно не согласиться. – Приманка?… Никаких проблем: лучшей приманкой в августе девяносто четвертого мог быть только озёрный «Мессер», за который обещали оглушительные бабки и который, к счастью, был отлично спрятан от посторонних глаз!».
До Чудо-озера по кандауровской карте было километров шестьдесят пять, не больше, так что доехать до тех мест за час – полтора не составляло особого труда. Что дальше?
«Где удобней прикончить Ковалёва: по дороге к озеру, где-нибудь на берегу или на обратном пути? – тут гнединская мысль, наверное, споткнулась, если он, конечно, заранее не сообразил, где прятать труп. – Только не в озере и не на берегу, потому что после подъема германского истребителя это место будет засвечено!».
Итак, имеем шестьдесят пять километров с окрестностями, которые отделяют Чудо-озеро от Новограда. Если отбросить пригороды и более-менее открытую местность, где лучше не прятать даже старый велосипед, остаётся километров двадцать – двадцать пять.
Это открытие меня порадовало, хотя и не настолько, чтобы я тут же запрыгал от восторга: перспектива поиска вдоль такой длинной полосы оставляла не слишком много шансов на успех.
«Я спрячу его так, что другим вовек не сыскать! – можно лишь гадать, произносил ли Гнедин эту фразу, но при разработке плана, подобная мысль наверняка крутилась у него в голове. – Вот только куда хоронить: в карьер, под камень, или, может, в какую-нибудь заброшенную берлогу?… Хотя, зачем в берлогу, если за год или за два до этого, где-то неподалеку проводили свои раскопки поисковики и тогда…».
Я вспомнил вчерашний разговор с Кандауровым относительно карт и то, как объяснил ему, для чего они мне понадобились. Откровенно говоря, тогда я ещё только догадывался о возможном использовании Гнединым прежнего опыта для припрятывания следов преступления.
«В обозримом будущем поисковики не сунутся туда, где ранее проводились плановые раскопки! – кто-кто, а Гнедин знал об этом достоверно. – Ну а выяснить, где работа уже завершена – вполне посильная задачка для человека, который собирается продать самолёт!».
Через четверть часа я опять сидел за столом в номере, расстелив перед собой несколько карт, которые перед этим отобрал из общей пачки.
Разглядывая карты, я пришел к нескольким любопытным выводам. Во-первых, полоса предполагаемого поиска вдоль дороги к Чудо-озеру, действительно, не превышала в длину восемнадцати километров. Во-вторых, вблизи указанной дороги, которая пролегла через лес, и по которой можно было доехать почти до самого озера, поисковые работы завершились ещё до девяносто третьего года, а территория отмеченного участка в то время не превышала четырёх квадратных километров. И, наконец, в- третьих, мне стало ясно, что к месту давних раскопок, при желании, можно добраться на автомобиле.
