что с той ночи, сам посуди, я так ценю тебя, как будто ты для меня все, все, все в этом мире, с той ночи, когда расстреляли моего брата и увели тебя…
Морено — Это было на рассвете.
Кандида — На рассвете и у тебя на глазах…
Живая лента, хранящая их прерывающиеся хриплые голоса, шум, заглушающий их слова, их молчание, стала ценной тканью, которую нужно было бережно охранять.
…его расстреляли, а потом их всех отнесли на кладбище, и ты положил моего брата как следует. Так или нет? И для меня… для меня это дороже всего на свете.
Морено — В то утро…
Кандида — Вот что ты сделал для нас, для моего брата.
Разговор этот состоялся в доме Морено. Смеркалось, на небе уже проступали бледные звезды, когда они очутились в комнате, где было тепло, но холод все же проникал и туда. Там царила полутьма, которую не рассеяли даже вспышки моментальной съемки, когда всех сфотографировали перед уходом. Они уселись вместе с Морено вокруг жаровни (уже остывавшей, последние угли дотлевали в золе). Вокруг жаровни, которая стала вдруг незабываемой: в ней дотлевало бередившее душу прошлое. Вместе с Морено сидели Кандидо, Вис, Кандида, Бла, Бофаруль. Жаровня стояла под столом, скатерть удерживала тепло, и ноги не зябли, но по спинам пробегал холодок, хотя все сидели, накинув на плечи пальто.
'Мертвые, сидящие вокруг жаровни”. Это была не только мысль, это был заголовок. Нечто иррациональное, внезапно и неодолимо врывающееся в твое сознание.
Снаружи, в небе, загорались звезды. Сияли все ярче. Ты чувствуешь, как они загораются, ощущаешь их влажный блеск. А здесь, в полутьме, — тени прошлого, как в китайском театре теней. И голоса. В особенности голос Морено, все время такой доверительный и взволнованный. Монотонный и тем не менее взволнованный.
Морено — В то утро их было пятеро. Привезли пятерых. Из Вильянуэвы.
Вис — А других, значит, они привозили смотреть, как расстреливают…
Кандида — Брали из тюрьмы и привозили.
Морено — Это была месть. Это была месть. Вот так забрать и увести. Это было… В первый раз… Меня ведь два раза возили. Во второй раз — это когда…
Кандида — Это когда расстреляли моего брата.
Морено — Твоего брата. И было это… За мной пришли в пять утра.
Вис — А где вы были в это время?
Морено — Дома.
Кандида — Он был дома.
Морено — Меня еще не арестовали. И я был дома. Пришли двое служащих аюнтамьенто и повели меня. “Куда мы идем?”
Вис — И было это в тридцать…
Морено — Это было… пятого июля тысяча девятьсот тридцать девятого года. Пятого июля, я точно помню. Утром. Меня и других членов Союза социалистической молодежи заставили присутствовать при расстреле. Это была месть. Именно месть.
Вис — Значит, вас заставили присутствовать…
Морено — Да, при расстреле.
Кандида — И хоронить их…
Морено — Они специально… специально, чтобы… Как месть. Это ясно. И мы были там. Были все время, пока их… В нескольких метрах от… Там была стена, где их расстреливали, там мы и стояли. Когда их расстреляли, нас позвали и велели носить их на кладбище. И я носил. И на другой день, когда их надо было закапывать, я тоже был там. Меня позвали, ну, они так решили… И я там был, конечно, никаких гробов, побросали в яму как попало.
Бофаруль — И так зарыли.
Морено — Я спустился в яму и положил их как следует.
Кандида — И моего брата.
Морено — И твоего брата, и остальных. Всех. Как я их уложил, сразу начали забрасывать яму землей. Мертвым — земля. А когда мы кончили, меня отвели в аюнтамьенто, чтобы я получил деньги.
Вис — Деньги?
Морено — Да. Они сказали, что заплатят за работу. Но я сказал: “Оставьте эти деньги на нужды аюнтамьенто. Или отдайте в больницу. А мне за это ничего не надо”.
Бофаруль — Вот сволочи. И расстреливали на самом кладбище или возле него?
Морено — У самого кладбища.
Бофаруль — И вы их возили на тачке или носили на плечах?..
Морено — На носилках. Там были носилки. Клали убитых на носилки — и на кладбище.
Вис — А как их расстреливали: по одному или сразу всех?
Морено — Всех пятерых сразу, а в первый раз четверых… И было это… как его…
Кандида — Отделение.
Морено — Да, отделение, каждый должен был прицелиться и, когда офицер командовал: “Огонь!”, тогда, значит…
Бофаруль — Из кого было отделение?
Морено — Их было пятеро.
Бофаруль — Я хотел сказать, кто они были?
Вис — Солдаты?
Морено — Да, солдаты, солдаты. И… А они перед смертью обнялись. Их привезли связанными, ссадили с грузовика, и они попросили разрешения обняться перед смертью и обнялись все пятеро…
Небо продолжало наполняться звездами. Ты их чувствуешь, как чувствуют слепые. Их свет холодит.
…а потом они стали в ряд и… и их убили.
И мы потом их подобрали. И отнесли в эту… как ее… ну, куда на кладбище складывают…
Вис — В покойницкую.
Морено — В покойницкую. И там оставили. А на другой день утром пришли и предали их земле.
Бофаруль — Понятно… А обвинение против…
Кандидо — Да что вы, какое там обвинение!
Бофаруль — …против вас всех…
Кандидо — Да кой черт, есть же письмо! Оно у меня. Вот они, факты. Здесь сказано — шестьсот.
То есть шестьсот расстрелянных. Ты это знал, тебе называли эту цифру.
Единственный, кого опознали, — это Муньос Каюэлас, его расстреляли в сороковом. Остальные…
Беспорядочные возгласы, пауза; эта пауза, пожалуй, означала: остальные были расстреляны “неопознанными”, в кладбищенских списках их нет, их как бы и не расстреляли.
Морено продолжал бродить в тумане прошлого. Вытянув вперед дрожащие руки, глядя перед собой невидящим взглядом.
Шум голосов нарастал. Кандидо просил зачитать письмо, Бофаруль и Вис его поддерживали, Кандида сказала: да помолчи ты, — и Кандидо воскликнул: да черт побери, их же шестьсот, на, читай. Письмо переходило из рук в руки, его вертели, разворачивали, складывали, на ленту записался треск, как'будто разгорались дрова.
