Незнакомец что-то говорит им по-татарски, потом кладет руку ему на плечо (такое тепло от этой руки!), теперь уже по-русски говорит что-то, то ли 'они тебе не враги', то ли 'полюби их', тех слов уже не вспомнить, да слова и не суть важны – главное, он, фон Штраубе, теперь знает, что ему делать. Он обходит по кругу замерших на месте татарчат, начиная с раненого, и касается своей щекой поочередно щеки каждого из них. Он любит их. Сейчас ближе – никого в мире!
Мужчина достает из сумы и протягивает им кулек. Татарчата начинают галдеть, тянутся грязными руками к белым звездочкам, и фон Штраубе тоже берет одну вслед за ними. Приторная сладость тает на языке…
— Uber, mein Gott! Mein Junge, du lebendig?
Смятый кулек летит наземь, звездочки рассыпаются по песку. При виде грозной немки татарчата стремглав уносятся прочь, вслед за ними, опираясь на посох, уходит и незнакомец. Приговаривая про 'микроб', она пальцем, тоже, кстати, не вполне чистым, копается у него во рту, стараясь выковырять растаявшую звездочку.
И в доме немка все еще никак не может успокоиться:
— Он кушаль этот дрянь!.. Он… Er wurde mit diesen Schweinen, mit diesen Banditen gekusst!
Отец, вначале слушавший ее не слишком внимательно, вдруг становится очень серьезен, даже откладывает газету, в которую до сих пор поглядывал невзначай.
— Мужик? — спрашивает он, обращаясь не к ней, а к нему. — Что за мужик? Ты знаешь его? Как его звали?
Вроде бы, татарчата, галдя, произносили какое-то нерусское имя.
— Кажется… Не помню… По-моему – Гаспар…
Этим сообщением отец как-то странно взволнован, даже голос у него совсем не адмиральский уже:
— И что же этот… как ты говоришь, Гаспар? Это он сказал тебе их целовать?
Приходится объяснять, что ничего такого Гаспар (если того вправду так звали), не говорил. Просто… Он не сразу отыскивает подходящее слово. Просто снизошло, что ли…
При этих словах отец вскакивает из кресла.
— 'Снизошло'… — повторяет он. — Но ты уверен, что его звали именно Гаспар?.. — и, не дожидаясь ответа, бормочет вовсе загадочные слова: 'Боже, est-ce que deja dans cette generation?..'
И еще удалось в тот же вечер, притаившись под открытым окном веранды, услышать обрывки вовсе загадочного разговора, который вели между собой родители.
— Вы хотите ему все рассказать? — говорила матушка. — Но он еще так мал! Да и сами-то вы – верите ли во все эти ваши фамильные предания?
Отец – задумчиво:
— Не знаю, что и ответить. Как географ и натуралист – в большей степени, пожалуй, все-таки – нет. Во всяком случае, так оно было до сегодняшнего дня. Наш мир, однако, столь сложен и многослоен, что тут одной научной логики… Право, Je deja ne sais rien…
Перебив его, матушка воскликнула:
— Но почему, почему вы полагаете, что – именно он?!.. Неужели только из-за какого-то мужика… уж не знаю, что там наша фройлен mit ihren romantischen Gehirnen
— Возможно, возможно. Просто имя меня насторожило. Но даже если вы целиком правы – по-моему, рано или поздно следует ему кое-что рассказать. Мне, впрочем, родители поведали обо всем, когда я был уже взрослым юношей, с окрепшей головой. К тому времени я, заканчивал училище, вовсю занимался естественными науками и отнесся ко всему этому, пожалуй, даже излишне легко.
— Вот видите!
— Но с возрастом я понял, что существуют вещи и помимо натуралистики и навигации. И сейчас думаю – не слишком ли беспечно поступили мои родители, так долго откладывая разговор?.. А сегодня, когда я услышал это слово… Знаете, он сказал: 'снизошло'… И я вдруг увидел его глаза…
— Хорошо, — сдалась матушка, — хорошо! Допустим! Ребенок вполне может знать фамильные легенды. Это даже очень полезно! Все должны знать свое происхождение, тем более – если оно вполне благородно. Но, быть может, не следует начинать так издалека? Для начала расскажем о том, что не вызывает сомнений. Это и весьма кстати: возможно, убережет его от общения со всяким сбродом, как нынче.
— Вы все о том же – об императорской крови, о происхождении от Павла!.. Как раз пользы в том, по-моему, никакой, кроме вреда. И без того Diese dicke Henne
— Но ведь именно от Павла, вы сами говорили, идут корни к Меровингской династии, а уже оттуда…
— Вот именно! Если и затевать разговор – то начинать имеет смысл именно оттуда. Все равно через двадцать лет, или сколько там у нас осталось до искончания века, многое откроется. Вспомните про завещание Павла, — а ему, безусловно, многое было известно.
— Вы думаете, там именно то?
— Думаю – это наиболее вероятно, иначе к чему бы такие тайны городить? Меровинги меровингами, — неплохо, конечно, для щекотания амбиций, — но если и влезать в эту генеалогию, то лишь ради самого главного. Не знаю, сколько там правды, но если мальчик по своему предназначению…
Фон Штраубе насколько мог навострил слух, чтобы не пропустить это самое-самое главное, способное, он чувствовал, перевернуть всю его жизнь… Надо же было такому случиться – именно в этот момент кусты вдруг зашуршали, словно целое стадо коров через них пробирается, и раздался голос фройлен Беккер:
— Boris, mein Junge, wohin du hast weggekommen? Ich bin dich ermudet, zu suchen! Mein Gott, wo du? Ich weiss, du irgendwo hier! Antworte!
Он сжался под окном, не смея шелохнуться. Надо же было ей поднять крик именно в эту минуту! Как он ненавидел сейчас эту глупую, надоедливую немку, эту надзирательницу, эту dicke Henne!
Наконец, что-то еще кудахча, буреподобно шумя кустами, она ушла продолжать свои поиски в другом конце двора. Но услышать главное ему так и не удалось. Когда шум кустов затих в отдалении, родители уже заканчивали разговор.
— Хорошо, — сказал отец, — возможно, вы правы. Он, действительно, еще мал, и можно повременить. Тем более – на днях все равно отсюда уезжаем, я тебе еще не говорил. Завтра начинаем укладывать вещи…
— Что, уже? Только из-за того, что этого татарина звали Гаспар?
Отец в задумчивости, скорее, для самого себя произнес фразу, еще даже более таинственную, чем все, что он говорил до сих пор:
— Сказано:
