наблюдали… А где, покажите мне, где тут с такой же ясностью сказано, что подателю сего разрешается беспрепятственно проникать: на территорию Центра – это раз; во второй, охраняемый спецкорпус Центра – это два; на режимный спецэтаж названного спецкорпуса – это, наконец, три? Что-то не вижу, где оно, такое разрешение! Может, глазами стал слабоват?
Некоторое время, не находя слов, Готлиб только рот беззвучно открывал – право же, совсем по- судачьи.
— Шени дэда ватирэ!
— Разговор в пользу бедных! — отрезал 'дядя' и теперь, распалившись, стал наседать на него: – Известно ли вам, любезный, что для произведения каждого из этих действий необходим отдельный спецдопуск? Согласно инструкции за номером сто тринадцать – 'сэ' от тысяча девятьсот тридцать девятого года! Вам такая инструкция ведома?.. То-то же!.. И в Совбезе, что ли, не ведомо, вы хотите сказать?.. А для получения оного спецдопуска надлежит иметь: а) документик, что проинструктированы пожарной охраной (а то, с вас станется, спалите мне тут все к чертям собачьим – кому в этом случае прикажете отвечать?)… Вон, даже у Афанасия имеется. Афоня, верно я говорю?
— А як же? — Афанасий извлек из-под своей ушанки и потряс в воздухе какой-то мятой, засаленной бумажкой. — Усё як у аптике.
— Вот, видели?.. Далее – б) медсправку о прохождении санитарного контроля… Вы, любезный, кажется, в Африке недавно изволили какое-то задание выполнять, в тюрьме ихней свое отбыли, с людоедами тамошними панибратствовали, а у них там лихорадка, СПИД и прочие мерзости. Еще заразите мне 'Племянника' – и по вашей милости вся операция 'Рефаим' псу под хвост! А он вдобавок мне весь Центр перезаразит, — и Орест Северьянович бросил сострадательный взгляд на изрядно побледневшую Лайму.
При этих словах Любаня Кумова тоже посмотрела на Лайму с нескрываемым злорадством, а та на меня – испуганно и с укором.
— Наконец, — продолжал 'дядя', — самое главное – пункт в) надлежит представить свидетельство об отсутствии контактов с иностранцами. А? Где оно? Сколь я понимаю, с этим у вас обстоит более чем затруднительно, не так ли?.. И вот вы, майор Судаков… — в голосе Ореста Северьяновича теперь уже превалировал обличительный тон, — …даже не озаботившись проставить печати по должной форме… пользуясь халатностью охраны… — Он посмотрел на маршала: – О чем еще, я так полагаю, нам предстоит служебное разбирательство со всеми отсюда вытекающими…
Корней Корнеевич лишь кивнул внушительно. Величественный, седовласый, он возвышался над этой схваткой, как Бог Саваоф.
— Вы!.. — на миг 'дядя' даже захлебнулся праведным негодованием.
— …Аки вор в нощи… — повторил Снегатырев.
— Именно!.. И вы мне тут еще осмеливаетесь!.. Это притом, что мы, сироты, кое-чем тоже располагаем!.. Бумагу – с печатью! — от Администрации видеть уже изволили, — это раз!.. — Он достал еще одну бумажку: – А вот из минобороны – это два! На подпись, на подпись посмотрите! И уж на печать заодно!.. А вот из ФСБ – три!.. — Он как из воздуха выхватывал бумаги одну за другой, подобно опытному картежнику, приберегшему козыри на самый конец игры. — А это, пожалуйте, из Седьмого управления. А это – от комитета Верхней палаты. А это – от Нижней… С печатями, с печатями, не сомневайтесь!.. А это… На подпись посмотрите – сами увидите! Мало вам? Тогда извольте – пожалуйста вам еще!..
Лицо Готлиба с каждой секундой приобретало все более тоскливое выражение, было видно, что в душе он постепенно сдает свои позиции.
— Ладно, — перебил он наконец 'дядюшку', поскольку подобных бумаженций у того, наверняка, имелся еще целый ворох, — предположим… И чего же вы в таком случае добиваетесь?
'Дядя' и Снегатырев обменялись язвительными улыбками.
— Они не понимают, — пропел Орест Северьянович. И рявкнул: – А того, милостивый государь, что пора вам и честь знать! Погостевали незванно – хватит! — Он указал рукой в сторону двери: – Па-апрошу!
Козлобородый посмотрел на меня:
— Ну, коли так… — Он взял меня за руку. — Что ж, пойдемте, молодой человек.
— А вот это уж дудки! — воскликнул 'дядя', заслоняя собой проход. — Размечтался он, понимаешь!.. Нет, племянник покеда останется с нами!.. Давай-ка, вали по добру по здорову к людоедам своим, а то, хоть мы люди и терпеливые, но можем, в конце концов, и – взашей!..
Его натиск, однако, лишь вернул козлобородому педагогу утерянное было самообладание.
— Интересно, как вам это удастся? — не стронувшись с места, спросил он.
— Та-ак!.. — произнес Орест Северьянович. — Уговоры не подействовали. Подчиняться старшему по званию, стало быть, не желаем… Что ж, в таком случае можно и по-другому… — И с этими словами он повернулся к открытой двери: – Эй, ребята! Давайте-ка помогите ему!
Послышался мерный стук – первым в кабинет вступил одноногий. За ним так же неторопливо следовал однорукий, щупая пальцем остроту своего кованого крюка.
— Объясните-ка товарищу, в чем он не прав, — сказал 'дядя', посторонившись, чтобы пропустить инвалидов. — Только поаккуратней, а то знаю я вас. И главное дело – мне мальца не попортите.
С нехорошими ухмылками на лицах инвалиды молча продолжали надвигаться. Несмотря на их увечность, получалось это у них вполне впечатляюще. При своей малочисленности, они каким-то образом наступали широким фронтом, чувствовался боевой опыт этой старой гвардии. Уж не знаю, как там у моего Готлиба дело обошлось с африканскими людоедами, но тут ситуация была явно пиковая.
Однако и Козлобородый оказался не робкого десятка. Он вдруг стал меньше ростом – это оттого, что присел в восточной боевой позе, — зато руки его стали вдруг длинны как-то неправдоподобно, и ими он начал выделывать некие пасы, которые мне доводилось видеть лишь в фильмах о кунфу с Брюсом Ли.
Что произошло вслед затем, едва ли кто-либо успел заметить. Когда увечные были уже совсем рядом с Готлибом, он вдруг взвизгнул как-то по-кошачьи: 'Кия-я!' Что-то мелькнуло в воздухе, что-то обо что-то ударилось… В следующий миг Козлобородый уже спокойно стоял в прежней боевой позе, только в руке у него теперь была деревяшка – обломок протеза одноногого, сам же одноногий был распростерт на полу и ерзал на спине, не находя дополнительной опоры, чтобы встать. Столь же беспомощен был и его однорукий боевой сотоварищ. Страшный крюк ветерана глубоко вонзился острием в корпус компьютера, прочно застрял там, инвалид отчаянно и безрезультатно силился освободиться, сыпались искры, пахло горящими хлорвиниловыми проводами.
Все подались к стенам. Лайма тихо ойкнула, взвизгнула Любаня Кумова. Афанасия вовсе не стало видно за маршальской спиной, он угадывался там лишь по доносившемуся запаху портвейна. Не было видно и Елизаветы Васильевны – то ли тоже спряталась за чью-то спину, то ли вовсе покинула место позора этой старой гвардии.
Одному только Оресту Северьяновичу, хотя и несколько побледневшему, каким-то чудом удалось сохранить самообладание.
— Та-ак!.. Вы, стало быть, так?.. — промурчал он. И добавил, обращаясь к Снегатыреву: – Пообучали их там, архаровцев, на нашу голову! Сколько говорил – свой спецназ давно надо бы завести!.. Ничего, ситуация под контролем. — И снова крикнул в дверь: – Эй, ребятки! Готовы, второй эшелон! Захо-ди! Не оплошай!
Раздался топот подкованных сапог, и в многострадальный кабинет недружно вбежало с дюжину офицеров. Двоих я знал – майора Евгень Евгеньича и молоденького лейтенанта, остальных видел только на работе по расчистке снега. Этот второй эшелон, однако, несмотря на свою большую многочисленность и физическую полноценность, оказался куда менее решительным, чем первый. При виде барахтающихся инвалидов и Готлиба, замершего в китайской боевой позе, — к тому же обломок деревяшки будто бы сам собой весьма внушительно крутился у него в руке, как самолетный пропеллер, — они, не дойдя до него нескольких шагов, встали как вкопанные и только переглядывались довольно робко.
— Ну! — подбодрил их 'дядя'. — Кругом его, ирода, обходи! Не робей! Всему учить?
Косясь на грозный пропеллер в руке у Готлиба, все набиравший обороты, офицеры образовали по фронту неровную дугу и начали ее замыкать. Наконец круг замкнулся. Меня при этом оттерли к книжным
