— Я тоже из Энбурга. А вообще я из России, москвич. Понимаете? И кажется, я где-то видел вас раньше?
— Возможно, в ресторане на Гаубтдштрассе. Я выступаю с «Голубым джазом».
— Очень может быть. Я однажды ходил туда с приятелем. О-о! Конечно! Теперь обязательно зайду еще раз.
— Заходите, буду рада. Завтра приходите. Я спою что-нибудь специально для вас. — Лотта чувствовала неловкость, сознавая, что этот человек все больше ей нравится, и происходящее совершенно не вязалось с внутренним протестом, который она ощущала, отправляясь в Лейпциг. — Ну вот, спасибо, мне стало лучше. А вам пора идти, а то разминетесь со своими друзьями.
— Да вон они, — показал Денисов вслед удалявшейся группе и встал. — Ну что же, не премину воспользоваться вашим приглашением…
— Как и памятник Битвы народов, — догоняя группу, услышал Денисов голос Гудкова, — церковь святого Алексия открыта в столетний юбилей сражения при Лейпциге, в память о погибших здесь двадцати двух тысячах русских солдат и офицеров. Построена эта жемчужина русского зодчества по проекту архитектора Покровского, безвестными российскими умельцами. Средства собрали благодарные потомки. Какой-то эсэсовский генерал приказал ободрать позолоту с купола, но теперь ее, как видите, восстановили. Внутри — богатая роспись, иконостас, боевые знамена частей, участвовавших в сражении.
Привлеченные рассказом, к группе Гудкова присоединилось несколько советских военнослужащих. Один из них спросил:
— Простите, вы не скажете, к какому стилю относится эта постройка?
— Отчего же, — улыбнулся Гудков, — церковь построена в московском стиле и напоминает храм Вознесения. Вопросы еще есть? — Он оглядел экскурсантов. — Нет, тогда пройдемте внутрь. Обратите внимание на иконостас, — продолжил он, когда слушатели собрались около него. — Высота иконостаса восемнадцать метров. Вся роспись выполнена московским мастером Емельяновым, учеником Васнецова. Часть его написана в древнерусской манере, часть — копии с икон, написанных в разное время самим Васнецовым. Теперь кто хочет пусть пройдет поближе и рассмотрит роспись, а затем можно спуститься в цокольную часть, где захоронены несколько героев этой битвы.
Независимо от результатов знакомства с Факлером и того, чего добьется Лотта, Лютце решил не откладывать попытки проникнуть в конструкторское бюро.
В тот же воскресный вечер он задумал произвести глубокую разведку. Заехал домой. Лотта еще не вернулась, и, как не интересно было ему узнать о результатах поездки в Лейпциг, ждать ее не стал, погнал машину по темным улицам. Фонари восстановили лишь там, где дома были целы, редкие прохожие освещали себе путь фонариками. Лютце остановился в заранее присмотренном месте — точно над крышкой сливного колодца. Не выходя из машины переоделся в легкий комбинезон и резиновые сапоги. Наклеил на переднее стекло белый кружок со знаком красного креста — так спокойнее, кто будет обращать внимание на автомашину врача — ночной вызов.
Достал саквояж с инструментами, лопатку и фонарь, крючком приподнял крышку, отодвинул ее в сторону. Потом вполз под машину и стал спускаться в черный провал колодца. Сырые, остро пахнущие ржавчиной скобы выскальзывали из рук, ноги то и дело срывались. Наконец он достиг дна и только тогда зажег фонарь: в стороны от колодца расходились огромные трубы-коридоры, наполовину заполненные затхлой зловонной жидкостью. Он определил направление и пошел, едва вытягивая ноги из грязи, вот и знакомая уже решетчатая дверь. Прежде чем приступить к работе, закурил: несколько глубоких затяжек — и окурок сигареты с шипением шлепнулся в воду.
Дело оказалось сложнее, чем он предполагал, — прутья, толщиной в палец, были из твердой стали, такой же оказалась и дужка замка, которую он решил перепилить. Сюда почти не поступал свежий воздух. Лютце делал частые передышки, от непривычной работы, повторения одних и тех же движений сводило руки. Наконец дужка поддалась и лопнула под нажимом вставленного внутрь напильника. Он стащил замок со скобы. Взглянул на часы: перепиливание заняло более пятидесяти минут. Стал отгребать песок и мелкие камни, мешавшие открыть дверь. Комбинезон отсырел, и казалось, что смрадная жижа, просочившись под него, обжигала тело. От затхлого, застоявшегося воздуха к горлу подкатывалась тошнота, и он чувствовал — еще немного и его начнет рвать.
Наконец, дверь удалось отодвинуть и Лютце протиснулся в щель. Через несколько шагов в свете фонаря он увидел над головой жерло невысокого колодца. «Тот ли?» Полез вверх и осторожно, плечами приподнял чугунную крышку. Да, расчет оказался верным, колодец был тот самый — в глубине двора конструкторского бюро. На фоне ночного неба он узнал контуры здания и удовлетворенно отметил, что густой кустарник хорошо скрывает его от полицейского в проходной будке.
«Ну что ж, на сегодня хватит», — подумал Лютце, опустил крышку и пошел назад…
По дороге домой Фомин и Денисов в автобусе сели рядом. Сначала был разговор об увиденном за день, о замечательных памятниках этой страны, о великих ее людях, трудолюбивом и талантливом народе, давшем человечеству так много гениальных; творении. Речь шла и о недавней войне, принесшей столько бед и разрушений Европе.
Низко над землей перед самым автобусом пролетела стайка куропаток. И тут же охотники принялись спорить о ружьях. А Фомин и Денисов вдруг выяснили, что оба поклонники рыбалки. И начали сетовать на недостаток времени, и у того, и у другого его всегда было в обрез. Но решили, однако, что обязательно, вопреки всем и вся, должны в мерную же субботу поехать ловить рыбу.
— Приглашаю на правах старожила, — сказал Фомин, — знаю отличные места с карпами и даже угрями.
— Ловил форель, тайменей на Урале, таскал щук и сомов, а вот угрей не приходилось, — сказал Денисов.
— Ну вот, еще один довод в пользу нашей рыбалки.
— Странно, — потер веки Денисов, — в автобусе меня иногда укачивает, а в самолете — великолепно. И знаете, люблю высоту — чувствуешь себя этаким демоном, «летя над грешною землей»… Удивляюсь людям, которых высота пугает. Утром, между прочим, на экскурсии у одной девушки закружилась голова, и мне пришлось проводить ее вниз.
— Что-то не заметил вашего исчезновения. Когда это было?
— Перед тем как стали спускаться. — Денисов улыбнулся. — Очень милое создание и, между прочим, из Энбурга, певица. Поет в «Голубом джазе» в ресторане.
Я ее как-то слышал. Произвела приятное впечатление…
— Знаю такой оркестр. Иногда его приглашают к нам в Дом офицеров. А она… Постойте, припоминаю: тоненькая такая, рыжеволосая. Верно?
— Точнее, медноволосая, — поправил Денисов.
— Смотрите-ка, разглядели даже оттенки. Ну и ну! — Фомин рассмеялся. — А она, что же, интересовалась вами?
— Напротив. Я сам проявил инициативу. За свою галантность там, на верхотуре, приглашен завтра вечером послушать ее.
— Меня возьмете с собой, Виктор Сергеевич?
— Охотно, о чем разговор. Только, чур, не бросать мне перчатку.
Они рассмеялись. Впереди замелькали огни — автобус въезжал в Энбург.
— Вообще-то, — уже серьезно сказал Фомин, — нам нужно встретиться с вами и поговорить. Мы располагаем сведениями, что наши бывшие союзники проявляют повышенный интерес к работам бюро и прежде всего, видимо, к той работе, которую ведете вы совместно с немецкими товарищами. В ближайшие дни обязательно повидаемся, я кое-что расскажу, и вам тогда многое будет понятно.
— Вот тебе на, не успел приехать, как оказался в сфере чьих-то интересов. Веселая жизнь!
— Веселого мало, Виктор Сергеевич, — хмуро заметил Фомин.
