началась. Отца на фронт забрали, а я в доме старшой, остальные мал мала меньше. За плуг взялся, а когда последняя лошаденка подохла — за соху. А в соху-то моя мать стала запрягаться. Вот как дело было. Даже рассказывать об этом теперь горько, да вы, может, и не поверите. Не видели вы ничего такого, и не дай бог увидеть.
Я боялся, что он начнет рассказывать всю свою биографию, вспомнит о своих фронтовых передрягах, но он даже не упомянул об этом.
— Вот вы десять лет проучились, многому выучились. Может, кто из вас думает, что теперь все науки прошел. Если кто так думает — ошибается. Потому что настоящая-то учеба для вас только начинается. Вы закончили одну школу. В ней вы по учебникам да тетрадкам учились. А сейчас начинается другая школа. Называется она — жизнь. А в жизни главное не то, что знает человек, а куда он эти свои знания приладить сумеет, какое у него радение к работе есть, как он людям добро умеет делать. Вы ведь эти знания в долг брали у государства, которое вас учило. Теперь долг надо по совести отдавать. Людям отдавать, государству, народу нашему. Вот я и хочу сказать, чтобы вы свою жизнь по чистой совести примеряли, по честности. И еще: чтобы больше в вас настырности было, чтобы без опаски да без оглядки шли вы в бой за правое наше дело. Вот некоторые осуждают нонешнюю молодежь: мол, непокладиста стала, своевольна. Дескать, не боится и не признает авторитетов. Авторитеты надо уважать, а бояться их не надо. Если он авторитет, а стоит поперек нашего движения вперед — не бойся ему сказать об этом, режь прямо в глаза. Может, и не по нраву ему придется твоя прямота, может, прижмет он тебя малость, а ты не бойся. Правда — она все равно победит. Надо только верить в нее и бороться за нее.
Ему дружно и долго аплодировали, он растерянно разводил руками: дескать, что я особенного сказал? Потом, когда торжественную часть закрыли и все пошли в спортзал, он подошел ко мне и, ткнув кулаком в бок, тихо сказал:
— Как я там? Не тово?
— Нет, все нормально. Только не очень конкретно.
— Я вот тебя конкретно пониже спины поглажу, будешь знать, как отца критиковать.
— Сам же призывал крушить авторитеты.
— Кхм! Востер больно на язык стал. Иди-ка лучше танцуй.
Хорошенькое дело — танцуй! А если я не умею? Как-то так получилось, что не научился. Раза два записывался в кружки, один раз даже в школу танцев собирался, но все было некогда. И сейчас вынужден подпирать стенку. Впрочем, Глеб тоже не танцевал, но он умел смотреть на танцующих с насмешливым презрением человека, слишком хорошо знающего себе цену. Галке Чугуновой, очевидно, не досталось партнера. Мне было ее жаль, даже больше, чем себя. Умей я танцевать, я обязательно пригласил бы ее. Может, и у меня тоже был жалкий вид. Или, как всегда, глупый?
Играл духовой оркестр, в основном из девятиклассников. Вообще весь вечер готовили девятые классы, мы были уже гостями. Такова в нашей школе традиция. Оркестранты явно скучали. Особенно ударник — Борька Кривозубов, которого все звали Бобом. Если бы ему дать волю, он отколошматил бы на своих барабанах такие ритмы, что все перебесились бы. Но вечер был официальный, и оркестр исполнял только «благопристойные» танцы: вальсы, танго, иногда вялый фокстротик. Правда, Гришка и Катька Иванцова, забравшись в середину круга, ухитрялись твистовать, но делали это довольно осмотрительно и робко.
Антоша танцевала с Игорем. Она была в белом платье в талию, на которой лежала черная лапа Игоря. Ну и нахал же этот Игорь! Никто так близко не прижимает партнершу, это даже неприлично. И еще склабится! Подсунуть бы ему Галку Чугунову, небось тогда не склабился бы.
Антоша великодушно улыбается мне, когда наши взгляды встречаются. Но вот я не вижу ее лица — Игорь быстро закружил ее в вальсе «Дунайские волны». Шуршат, как песок, по паркету подошвы. А Тоня кружится и кружится, белая и быстрая, как метель.
Ладно, завтра же пойду в горсад имени Пушкина и буду учиться танцевать. Или школа танцев уже закрылась?
— Слушай, Галка, ты хорошо танцуешь?
— Да, а что?
— Научи.
— Давай. — Галка повернулась ко мне и стала в позу.
— Нет, только не сейчас. Стыдно. Да и мешать будем. Можно, я завтра приду к тебе?
Галка обиженно пожала плечами:
— Приходи. Только у меня нет музыки.
— Я у Игоря проигрыватель возьму.
Нет, у Игоря я не возьму. Надо, чтобы никто не знал, кроме Галки. Но научиться надо так, чтобы лучше всех. Иначе нет смысла.
— Слушай, только не болтать.
— Ладно.
— О чем это вы тут секретничаете? — Антоша взяла меня за плечо и шутливо погрозила пальцем.
— Обсуждаем мировые проблемы.
— Решают арифметические задачки, — ехидно вставил Игорь. Я показал ему кулак.
— Может, пойдем погуляем? — спросила Тоня.
Я знал, что это всего-навсего великодушие. Тоня слишком любит танцевать.
— Галка еще не танцевала, — сказал я Игорю. В его глазах вспыхнул гнев, но Игорь тут же погасил его и с улыбкой подошел к Галке:
— Разрешите?
К Антоше подскочил Гришка, но она сказала, что устала. Гришка с постной миной отошел.
— Нехорошо это, — сказала Антоша.
— Что?
— С Галкой. Как подачку даете.
— Ей будет приятно. Это главное. О том, что Игорь не хотел, она не знает.
— По-моему, она догадывается.
— Все равно ей будет приятнее, чем стоять здесь, когда тебе кажется, что на тебя все смотрят с жалостью.
— А тебе так кажется?
— Вот еще! Я же не девчонка.
— И красивый.
— Ну, знаете ли…
— Честное слово, красивый!
— Перестань!
— Разрешите? — Леша Гаврилов галантно прищелкнул каблуками. Только его еще не хватало! Женатый человек, как не стыдно?
— Пойду покурю, — сказал я и стал пробираться сквозь толпу танцующих.
В уборной было темно, должно быть, девятиклассники вывернули лампочки. Они дружно спрятали в рукава огоньки сигарет, как только я вошел.
— Вольно! Сам рядовой.
Огоньки вынырнули из рукавов.
— А мы думали — учитель.
— Счастливчики! А нам еще год трубить.
Потом я зашел в класс, посидел на своей парте. Наверное, я сижу здесь последний раз. И вообще никогда уже не повторится то, что было. Многие из нас уедут из Челябинска, и, может быть, мы никогда больше не встретимся. Во всяком случае, вряд ли соберемся все вместе. Интересно бы узнать, что с нами будет через пять, десять, двадцать лет. Надо все-таки устроить так, чтобы мы встретились. Смешно, наверное, будет смотреть на нас, когда мы станем седыми и лысыми.
