Не знаю, сколько я проспал, но когда проснулся, в кубрике было темно, лишь у столика дневального горела синяя дежурная лампочка. Я долго не мог понять, что меня разбудило. И только когда тихо скрипнула форточка, понял: запах моря. Я встал, открыл створку, и в лицо мне хлынули влажные запахи рыбы, водорослей и еще чего-то непривычного, не то солоноватого, не то сладковатого. Откуда-то издалека донесся шорох и плеск. Я понял, что это голос моря, и мне ужасно захотелось взглянуть на него. Я еще не видел его, но нам говорили, что оно близко, метрах в трехстах отсюда, за стеной и бугром.
Я тихо оделся и осторожно вылез в окно. В суете дня как-то не удалось запомнить расположение городка. Пришлось ориентироваться по запаху моря, и я шел по нему, как собака по следу. Наконец вышел к стене. Она оказалась высокой, метра в два с половиной. Нащупав выступ, поставил на него ногу, рванулся, зацепился рукой за верхний край стены, влез на нее. И тут же полоснул в уши окрик:
— Стой! Кто идет?
Я свалился вниз, по другую сторону городка, и замер, прижавшись к стене.
— Стой! Кто идет? — еще более грозно прокричал голос слева.
— Я это.
— Кто такой? — Из темноты выплыл силуэт матроса с автоматом в руках.
— Ну я, Соколов.
— Ложись!
— Зачем?
— Ложись, говорю! Стрелять буду.
Лязгнул затвор. Я лег. В траве что-то зашуршало, наверное, мышь.
— Свой я.
— Молчать! Не шевелиться! — Теперь голос часового казался уже не столь строгим, сколь испуганным.
— Да брось ты, парень.
— Молчать! Мне на посту разговаривать с тобой не положено. Вот придет разводящий, разберется.
Ясно, тоже не очень опытный часовой. Пальнет еще сдуру, и поминай как звали. Лучше лежать. С этой стороны стены запах моря более острый, почти терпкий. Или это трава? Она тоже пахнет морем, видно, пропиталась им, как моя форменка нафталином.
Наконец пришел разводящий, осветил меня фонариком, заставил встать. Видимо, он был недоволен, что ею разбудили.
— Гнал бы его обратно, и весь сказ, — выговаривал он часовому. — Парень из тех, что сегодня прибыли, видишь, оперение новое, не обмялось по фигуре.
— Так ведь по инструкции… — начал оправдываться часовой.
Разводящий спохватился:
— Действовали правильно. И впредь действовать в духе устава и инструкции. — И ко мне: — Пошли.
Мы обошли вдоль стены полгородка и вошли через ворота. Видно, какими-то путями весть о моем задержании уже дошла до старшины первой статьи Смирнова — он ждал у входа в кубрик.
— Прогуляться парень решил, — сообщил ему разводящий. — Моциончик к морю. Лирика! Дайте ему швабру, пусть подраит гальюн.
Старшина сунул мне в руки палку с пучком веревок и строго сказал:
— Помоете в гальюне палубу, толчки, надраите краны. Пасту возьмите в ящике на окне. Когда все будет готово, сдадите дневальному. Потом — спать. Завтра разберемся.
Старшина пошел спать. Я закатал штаны, налил в ведро воды. Открыл окно. Но запах гальюна сильнее запаха моря.
Потом мне всю ночь снились эти запахи. У моря был голубой запах, у травы — зеленый. Запах «Красной Москвы» почему-то оказался темно-синим. Я было начал возмущаться тем, что вместо «Красной Москвы» мне подсунули «Огни Москвы», но из флакона вылезла Галка Чугунова и строго спросила: «Кто тебе больше нравится: красивые или умные?» Не успел я ответить Галке, как из другого флакона выпорхнула Антоша и кокетливо спросила: «А я красивая? Ну, скажи, что красивая». Потом откуда-то появился дядя Егор и сердито сказал: «Гореть надо, чтобы свет и тепло от тебя к людям шли. А ты шаешь, как сырая головешка. Один дым только и есть». Потом из дыма вылез старшина первой статьи Смирнов и рявкнул:
— Подъем!
10
После завтрака нас разбили на учебные батальоны, роты и взводы. Наш батальон отправляли в гавань, там нас будут готовить к службе на ракетных кораблях.
— Хоть тут повезло, — сказал Игорь. — Все-таки современная техника. Это тебе не какая-нибудь пушчонка с захудалого тральца.
— А я вот на тральцах восемь лет прослужил и не жалуюсь, — сказал старшина Смирнов.
— А сейчас на сверхсрочной?
— Угадали.
— Восемь лет! С ума сойти! Не надоело лямку тянуть?
— Надо, Пахомов.
— Кому надо?
— Народу. Стране. Впрочем, вы этого пока не понимаете.
— Надеюсь, под вашим чутким руководством я поумнею, — ехидно заметил Игорь.
— И я надеюсь, — серьезно и спокойно ответил старшина.
Игорь покраснел и не нашелся, что сказать.
— Что, съел? — спросил я у него, когда старшина отошел.
— А ну его, — отмахнулся Игорь. Он недолюбливал старшину. Может быть, потому, что при каждой словесной стычке со Смирновым Игорь оказывался в глупом положении. Причем старшина был всегда спокоен и вежлив.
Перед выходом в гавань нас опять построили, и командир батальона капитан 2 ранга Самойленко обошел строп. Когда он остановился около нашего взвода, старшина первой статьи Смирнов попросил:
— Товарищ капитан второго ранга, им бы море показать. А то тут некоторые, — он покосился на меня, — не видели его. Хотя бы с берега.
— Хорошо, — согласился комбат. — Поведете взвод через парк.
— Есть! — весело козырнул старшина.
В матросском парке было безлюдно. Лишь несколько стариков и женщин с колясками сидели на скамейках. Неожиданно нас остановили: дорогу пересекал другой строй. Это шел детский сад. Ребятишки шли парами, старательно поддерживая равнение.
— Дисциплинка! — ухмыльнулся Игорь.
И вдруг до нас донеслось:
Пела девочка лет пяти-шести с льняными косичками и хитрыми черными глазенками. Строй загоготал.
— Просвещенный у вас народ, — сказал старшина первой статьи Смирнов воспитательнице, девушке с круглым загорелым лицом, густо усыпанным веснушками.
