с экипажем. В конце концов в санаторий я все равно опоздал, какая разница — на трое или на четверо суток. Только бы опять не подвела погода.
— Что там синоптики обещают? — спросил я у дежурного.
Он протянул мне последнюю сводку. По всей трассе погоду обещали хорошую.
— Да, вот еще что: вызовите-ка старшину второй статьи Соколова и старшину второй статьи Пахомова.
Раз уж я еду в Челябинск, то не следует забывать своих земляков, может, у них будут какие-либо поручения.
12
На сей раз погода не подвела, самолет прибыл в Челябинск точно по расписанию: в шестнадцать двадцать по местному времени. А через час я уже входил во двор нашей школы. Здесь почти ничего не изменилось, и у меня было такое ощущение, будто я снова иду на уроки, а в чемодане у меня школьные учебники.
Вон там футбольное поле, правда, в наши времена сеток на воротах не было. Да и ворот как таковых не было, мы обозначали их портфелями и сумками. Находчивые вратари при первой же возможности перекладывали их, где-то к середине матча ширина ворот равнялась чуть ли не ширине плеч вратаря, и судье приходилось снова отмеривать шагами расстояние между символическими штангами.
Вот тут стояла скамейка, только без спинки. Здесь я впервые поцеловал Анютку. Интересно, придет ли она сегодня? Собственно, если уж быть до конца честным перед собой, я прилетел, чтобы увидеть именно ее. На остальных тоже хотелось посмотреть, но если бы не она, может быть, я и не стал бы рисковать путевкой. Впрочем, все равно рискнул бы, наверное, немного поколебавшись. А сейчас, кажется, боюсь встречи именно с ней.
Из раскрытых окон нашего класса доносится гул голосов, и я ловлю себя на том, что, прислушиваясь к ним, хочу из этого сплетения звуков выделить ее голос. Наверное, вот так радисты настраиваются на нужную волну, приглушая посторонние шумы. Но мне все время мешает надрывный плач ребенка, доносящийся из-за куста акации. Откуда тут ребенок?
Длинный и тощий, как жердь, мужчина в синей спортивной куртке и тапочках на босу ногу нервно трясет колясочку:
— А-а-а!
Ребенок надрывается от крика.
— Дайте ему соску, — советую я.
— Не берет, дьявол! Выплевывает, да и только. А вы, случайно, не туда? — кивает папаша в сторону школы.
— Туда.
— Будьте добры, скажите Ерасовой, чтобы спустилась покормить. Четвертый час парень голодный, вот и орет.
— Ерасова… Ерасова, — пытаюсь вспомнить я. — Как будто не знаю такую.
— Голышева она была раньше.
— Маша?
— Ну да. А вы, значит, тоже из этих? — Он подозрительно оглядывает меня.
— Из этих.
— Так пошлите ее ради бога! Измучился я с ним.
— Хорошо.
— Вот спасибо! А то мне самому неудобно.
— Неудобно спать на потолке, потому что одеяло падает, — говорю я, а сам думаю: «Ишь ты, какой стеснительный. Похоже, что Маше повезло с мужем».
Взбегаю на второй этаж и останавливаюсь перед дверью своего класса, чтобы перевести дыхание. В коридоре пахнет известью и краской, в углу стоят деревянные козлы, на них ведро — идет ремонт. Ну да, через два месяца начнутся занятия, прозвенит первый звонок. Черт возьми, я бы с удовольствием снова пошел в первый класс…
Тихо открываю дверь и вхожу. Парты сдвинуты в один угол, поставлены в три этажа. Зря, надо было всех посадить за парты, каждого на свое прежнее место. Впрочем, за парту вряд ли кто влез бы, вон какие все здоровенные. Они сгрудились за тремя составленными в ряд столами, наверное, принесенными из учительской. Я почему-то начинаю их считать, недаром наша математичка уверяла, что у меня врожденная склонность к точным наукам, и была сильно разочарована, когда я подал заявление не в университет, а в военно-морское училище.
Вместе с Антониной Петровной их ровно двадцать. А нас, помню, выпускалось двадцать семь. Стоит невообразимый гвалт, каждый старается перекричать другого, моего появления долго не замечают. Наконец из-за стола выкатывается полная розовощекая дама.
— Витька?
Она бросается мне на шею, целует, тормошит, я роняю чемодан, он грохается об пол, и гвалт стихает.
— Да ты что, не узнал?
Наверное, только по голосу я и узнаю Люську Говорову. Эк ее разнесло!
А меня уже хватают за руки, за шею, кто-то даже вцепился в волосы.
— Витька приехал! Ур-ра! — орут из-за стола Венька Пашнин и Мишка Полубояров. Даже не изволили встать, лоботрясы! Правда, Анютка тоже не встала. Она даже не смотрит на меня, опустив голову, старательно водит вилкой по столу. Ну и пусть!
— К доске его, к доске! — требуют сразу несколько человек.
Меня оставляют одного перед черной классной доской, остальные усаживаются за столом. Наша классная руководительница Антонина Петровна ровным педагогическим голосом задает первый вопрос:
— Расскажи-ка нам, Витя, что ты успел сделать за эти пятнадцать лет.
Прежде чем ответить, я отыскиваю взглядом Машу и говорю:
— Голышева, иди покорми своего наследника. Он там, во дворе, надрывается.
— Ой, батюшки, я совсем забыла! — Маша, все такая же худенькая, легко выпархивает из класса, по пути отфутболив мой чемодан в угол.
Докладываю по-военному коротко:
— Окончил Высшее военно-морское училище, служил на Тихом океане, на Балтике, на Севере. На «королевском» Черноморском пока не сподобился, но еду туда на месяц полоскать свое грешное тело и душу в теплой водичке. Ученых степеней не имею, иностранных языков пока не осилил, в белой армии не служил, в оппозициях не состоял.
— Женат? — спрашивает Лида Дедова.
— Пока нет.
— Почему?
Милая Семеновна, ты всегда отличалась простодушием и непосредственностью, за это мы все любили тебя и, может быть, только с тобой были всегда искренними. Но что я тебе сейчас отвечу? Можно, конечно, сказать, что мне было некогда. Сколько там насчитал наш корабельный Айболит? Кажется, всего сорок один день в году мы стояли у причала. А чистых только четверо суток. Когда же мне было жениться?
Впрочем, ты знаешь, что дело вовсе не в этом.
Я смотрю на Анютку. Она тоже смотрит на меня, и в ее голубых с поволокой глазах — ничего, кроме любопытства. Неужели она все забыла?
