Первое «Воспитание чувств»

МОРЕЛЬ (тараща глаза и осклабившись). Вот так. Она далеко не дурнушка.

МАДАМ ГОССЛЕН. Чудовищно, друг мой, чудовищно!

МСЬЕ ГОССЛЕН. Высока или мала ростом, блондинка, брюнетка?

МОРЕЛЬ. Высокая.

МАДАМ ГОССЛЕН (перебивая его всякий раз, как он открывает рот). В высокой степени развратна!

МОРЕЛЬ (продолжая). Брюнетка.

МАДАМ ГОССЛЕН (перебивая). Черней крота!

МОРЕЛЬ (продолжая). Довольно миловидна, крупна.

МАДАМ ГОССЛЕН (с яростью). Корова, да и только! Всегда без корсета!

МОРЕЛЬ. С красивыми черными глазами.

МАДАМ ГОССЛЕН. Непристойного вида! Истинная кокетка, друг мой.

Фиакр останавливается, откидывается подножка, у входной двери приехавшие справляются, дома ли мсье Рено, и получают ответ, что дома, занят, сейчас спустится. Их вводят в маленькую комнатку нижнего этажа с окнами в сад, расположенную между кухней и столовой, — что-то вроде монастырской гостиной или прихожей.

Наконец к визитерам спускается мсье Рено, он в известном нам халате и страсбургских войлочных туфлях, в которые заправлены черные панталоны, очки подняты на лоб, он их живо стаскивает, в то же время поднося другую руку к греческому колпаку и бормоча извинения, что заставил дожидаться. Обменявшись рукопожатием с Морелем, любезно осведомляется, какого рода услуги может оказать прибывшим.

МСЬЕ ГОССЛЕН (привстав на цыпочки, достойным тоном, удерживая гнев). Сударь!

МСЬЕ РЕНО (вежливо). К вашим услугам!

МСЬЕ ГОССЛЕН (возвышая голос, еще более достойно). Сударь!

МСЬЕ РЕНО (удивленно). Слушаю вас, сударь!

МСЬЕ ГОССЛЕН (взрываясь). Ну так вот, милостивый государь!

МСЬЕ РЕНО. О чем вы, собственно, сударь?

МСЬЕ ГОССЛЕН. Я пришел за своим сыном, мсье, хочу его видеть и узнать, где он сейчас.

МСЬЕ РЕНО. Он выехал из моего дома еще в минувшую субботу, и я совершенно не имею сведений, где он может быть.

МАДАМ ГОССЛЕН. Как, мсье, вам его доверили, а вы даже не знаете…

МСЬЕ ГОССЛЕН (супруге, успокаивая ее). Спокойнее, мой дружок, дай мне, говорить буду я. (Обращаясь к мсье Рено.) Пусть вы и не знаете, где он, но с кем — надеюсь, вам известно.

МАДАМ ГОССЛЕН (живо). Да, ведь уехал он не один.

МСЬЕ РЕНО. Что мне на это ответить? Разве тут моя вина? Не думаю…

МОРЕЛЬ. Но тем не менее именно вам отвечать.

МСЬЕ РЕНО. Однако же, друг мой…

МОРЕЛЬ. Ах, в таком случае — тем хуже для вас, родители вправе возбудить против вас дело, речь идет о несовершеннолетнем.[69]

ПАПАША РЕНО. Как так? Дело? Но о чем? В чем моя вина? Как я мог предотвратить? Разве я знал, мог ли я заподозрить?

МСЬЕ ГОССЛЕН (жестко). Подозревать надо всегда!

ПАПАША РЕНО (встревоженный следствиями этой авантюры и опасаясь, как бы она не повредила его заведению). Ради всего святого, сударь, умоляю, говорите тише! Нас могут услышать!

МСЬЕ ГОССЛЕН. Пусть слышат все, кто хочет… Да, меня услышат, я буду рассказывать об этом повсюду… что я доверил вам сына, молодого человека из хорошей семьи…

МАДАМ ГОССЛЕН. Имеющего уважаемых родителей.

МСЬЕ ГОССЛЕН. У которых еще есть средства! Людей известных! Не каких-нибудь пустышек, отнюдь, — солидных людей, из общества! Мы не оставим этого без последствий, не думайте! (Переводит дыхание, затем еще запальчивее.) Повторяю: мы доверили его вам, а вы его растлили…

ПАПАША РЕНО. Ха-ха!

МСЬЕ ГОССЛЕН (говорит быстрее) …Или у вас его растлили, это уж как вам угодно; вместо того чтобы печься о его моральном облике, здоровье, о получаемых им знаниях, вы позволили ему сгинуть в лоне порока, попустительствовали его разгулу и тому, чтобы какая-то женщина, ваша жена, между прочим, его похитила, причем именно из вашего дома, вы же отнеслись ко всему наплевательски, ни слова никому не сказали, не предупредили нас, ничего не заметив… или нет: не желая ничего замечать. Да, я обо всем этом объявлю, мне угодно, чтобы справедливость восторжествовала и мой сын был возвращен в лоно семьи.

МАДАМ ГОССЛЕН (в слезах). Бедное мое дитя, мой Анри, где ты? Может, уже мертв?

МОРЕЛЬ (успокаивающе). Нет-нет, мы его возвратим.

МСЬЕ ГОССЛЕН. Где теперь нам, родителям, искать его?

МАДАМ ГОССЛЕН (плача). Его несчастным родителям!

МСЬЕ ГОССЛЕН. Взгляните на его мать, посмотрите, что с ней! Она же сходит с ума от горя; а я, сударь, я, его отец, полагаете, меня это развлекает? Что, по-вашему, мы должны думать, как жить дальше? Разве это может так продолжаться? Где его искать? Ну, не молчите, скажите хоть слово, говорите же! Действуйте, прах вас побери! Отыщите его! Это ваша обязанность! Если вам все равно, станет ли известно, где ваша жена, то мне вовсе не безразлично узнать, где мой сын, и к тому же побыстрее!.. Нет, уж вы извольте заняться всем этим, вернуть мальчика в семью! Я буду стучать во все двери, слышите? Я камня на камне не оставлю, у меня есть друзья, покровители, Морель станет меня направлять! Я пойду к министру, к королю, если нужно; я обращусь в газеты…

ПАПАША РЕНО. Пощадите, сударь, небесами заклинаю вас, пощадите! Вы разорите меня, опозорите мой дом, я — конченый человек! Никакой публичности, умоляю, сжальтесь и надо мною тоже: посмотрите только, в каком я горе, сколько несчастий на мою голову! Бог ты мой! Он жил здесь, как и все другие, она, казалось мне, относится к нему не лучше, чем к остальным: к Альваресу, Мендесу, Шахутшнихбаху; я вел с ними занятия, он тоже приходил работать в мой кабинет, возвращался к себе в комнату и занимался там целый день… я никогда ничего не замечал. Он был мягок, очень мил… даже голоса не повысит — разве могло мне прийти на ум… А она, сударь, моя жена! Она тоже имела вид женщины, любящей своего мужа; ведь я-то ее просто обожал! Думаете, только вы нуждаетесь в жалости, а другие не страдают? Несомненно, ваша скорбь заслуживает уважения, но моя боль, сударь, она чудовищна, ибо ушла моя жена в конце концов, несравненная Эмилия! Бедняжка, на ней держался весь дом, она же всем здесь заправляла, пользовалась уважением тех, кто нас посещал: мсье Дюбуа, мсье Ленуара, мадемуазель Аглаи…

МОРЕЛЬ (сквозь зубы). Хороша компания, нечего сказать.

ПАПАША РЕНО (продолжая). Неужели так необходимо, чтобы я в единый миг потерял жену, репутацию, дом, состояние, счастье, надежды на будущее — все! Кто после этого захочет доверить мне учеников? Я обесчещен! Все кончено. А мой атенеум — я мечтал основать его в будущем году… Мои вечерние лекции для подрастающего поколения! Матери семейств не пожелают посылать туда своих детей… Ах, Эмилия, Эмилия, кто бы мог подумать? А ведь я ей ни в чем не отказывал! Разорен, разорен, разорен!!.

Бедная мать думала о сыне, затерявшемся неизвестно где в огромном мире, блуждающем без приюта, одержимом демонической страстью, она представляла его себе больным, уже в агонии, напрасно призывающим близких, тех, кого ему более никогда не суждено повидать; ее голова гудела от нескончаемых скорбей, тем более мучительных, что они не поддавались описанию: тревоги были разнолики, но не имели