К этому времени Маннинг неофициально уже стал членом кабинета. «Пылевой министр» – так его назвал президент в одну из своих редких минут хорошего настроения. Что касается меня, то что ж… Я тоже присутствовал на заседаниях кабинета. Поскольку я был единственным непрофессионалом и к тому же свидетелем всего спектакля от начала до конца, то президент хотел, чтоб я всегда был под рукой…
Человек я простой и лишь благодаря стечению совершенно невероятных обстоятельств вдруг оказался засунутым в совет правителей. Однако вскоре выяснилось, что правители тоже обыкновенные люди и нередко столь же малокомпетентные, как и я.
А вот Маннинг был человеком необыкновенным. Обычный здравый смысл в нем поднимался до уровня гениальности. О да, я знаю, что сейчас принято взваливать всю вину на него и обзывать его всяческими словами – от предателя до бешеной собаки. Но я и теперь считаю, что он был мудр и благожелателен. И наплевать мне на то, сколько этих историков, крепких задним умом, не согласны со мной.
– Я предлагаю, – сказал Маннинг, – начать с запрещения всем самолетам на земном шаре подниматься в воздух.
Министр торговли высоко поднял брови.
– Не начинаете ли вы, – сказал он, – давать волю своей фантазии, полковник Маннинг?
– Ни в коем случае, – резко возразил Маннинг, – я исхожу из реалистических предпосылок. Ключом к решению нашей проблемы является самолет. Без самолета «пыль» превращается в ничего не стоящее оружие. Единственная возможность, которую я вижу, чтобы выиграть время, необходимое для решения проблемы в целом, это посадить на землю все летательные аппараты и запретить ими пользоваться. Абсолютно все самолеты, то есть, конечно, кроме тех, которые находятся на вооружении армии Соединенных Штатов. После этого мы сможем заняться полным всемирным разоружением и выработкой надежных методов контроля.
– Но послушайте, – возопил министр, – уж не хотите ли вы предложить запретить функционирование коммерческих авиалиний? Это же важнейшая отрасль мировой экономики! Было бы полным идиотизмом пойти на такое!
– Быть убитым – еще больший идиотизм, – упрямо гнул свое Маннинг. – И я действительно предлагаю эту меру. Все самолеты. Все!
До сих пор президент внимательно слушал, но в дискуссию не вступал. Теперь же он вмешался:
– А как же те самолеты, от которых зависит сама жизнь некоторых групп населения? Как, к примеру, насчет авиалиний на Аляске?
– Если подобные обстоятельства существуют, самолеты должны быть переданы в эксплуатацию американским военным летчикам и американским военным же экипажам. Без всяких исключений.
Министр торговли выглядел совершенно ошеломленным.
– Могу ли я из этого ответа сделать вывод, что вы намерены распространить подобный запрет не только на другие страны, но и на Соединенные Штаты?
– Естественно.
– Но это же невозможно! Это противоречит конституции! Это нарушает гражданские права!
– Когда человека убивают, его гражданские права тоже нарушаются, – продолжал гнуть свое Маннинг.
– С этим у вас ничего не получится! Любой федеральный суд в нашей стране через пять минут с наслаждением притянет вас к ответу!
– Мне кажется, – медленно начал Маннинг, – что Энди Джефферсон создал нам неплохой прецедент на сей счет, когда посоветовал Джону Маршаллу отправиться подальше и развлечься запуском воздушных змеев. – Он не торопясь обвел глазами лица сидевших за столом, лица, выражение которых варьировалось от нерешительности до явной враждебности. – Проблема необычайно остра, джентльмены, и, пожалуй, нам лучше обсудить ее со всей откровенностью. Перед нами выбор – стать ли нам мертвецами, внешне сохранив порядок, конституционность и соблюдение буквы закона или же сделать то, что должно быть сделано, и остаться в живых, а уж после постараться привести все в соответствие с законами.
Маннинг замолк и спокойно ожидал, что же будет дальше.
Перчатку поднял министр труда.
– Не думаю, что полковник хоть в чем-то исходит из реального положения вещей. Мне кажется, что я тоже вижу эту проблему, и, должен признаться, она представляется мне в высшей степени серьезной. «Пыль» ни под каким видом не должна больше применяться. Если б я узнал о ее существовании хоть немножко раньше, она никогда бы не была использована в Берлине. И я согласен, что какая-то форма международного контроля должна быть обязательно разработана. Однако я полностью расхожусь с полковником в вопросе о методах. То, что он предлагает, есть военная диктатура, силой навязанная всему миру. Признайтесь, полковник! Разве не это вы предлагаете?
Маннинг не дрогнул.
– Именно это я и предлагаю.
– Ну, спасибо! Вот теперь все стало ясным! Я, например, не считаю демократические порядки и конституционные процедуры столь маловажными, что способен отбросить их прочь в любой момент, который сочту для этого подходящим. Для меня демократия есть нечто большее, нежели вещь, которую можно выбросить за ненадобностью; для меня это вопрос веры. Либо она спасет меня, либо я вместе с ней пойду на дно.
– И что же вы предлагаете? – спросил президент.
– Чтобы мы рассматривали данную ситуацию как предпосылку создания мирового демократического сообщества! Давайте используем наше нынешнее доминирующее положение и бросим клич всем народам Земли, чтоб они прислали своих представителей на конференцию по выработке Всемирной конституции.
– Лига наций, – услышал я чье-то бормотание.
– Нет, – откликнулся министр на эту реплику, – нет, вовсе не Лига наций. Прежняя Лига была беспомощной, ибо не имела ни опыта, ни сил. Она не обладала механизмом, который позволил бы ей проводить свои решения в жизнь; это был дискуссионный клуб, дешевка. Тут все будет иначе, ведь мы передадим «пыль» в руки нового сообщества.
На несколько минут воцарилось безмолвие. Просто можно было видеть, как они прокручивают эту мысль в своих умах, то сомневаясь, то в чем-то одобряя, заинтригованные, но еще не убежденные.
– Я хотел бы ответить на это, – нарушил молчание Маннинг.
– Валяйте, – разрешил президент.
– Обязательно. Я собираюсь изложить все самым доходчивым языком и надеюсь, министр труда окажет мне честь и поверит, что мной руководит только искренняя и глубокая заинтересованность в деле, а не желание одержать победу в эффектном словесном турнире.
Я считаю, что всемирная демократия была бы расчудесной штукой, и прошу вас верить мне, когда я говорю, что с радостью отдал бы свою жизнь ради достижения такой цели. А еще я думаю, как было бы прекрасно, если б лев улегся подремать рядом с ягненком. Только я почти уверен, что единственным восставшим ото сна был бы лев. Если мы хотим попытаться создать мировой демократический порядок, то, боюсь, в этом случае нам уготована роль ягненка.
Существует множество прекрасных и добрых людей, которые сейчас по своим взглядам являются интернационалистами. Из каждых десяти таких – девять слегка чокнутые, а десятый – просто олух. Если мы создадим мировую демократию, то на какой избирательный корпус она будет опираться? Давайте проанализируем факты: четыреста миллионов китайцев, у которых такое же представление о процедуре выборов и о гражданской ответственности, как у блохи; триста миллионов индийцев, обладающих в данной области ничуть не большим образовательным уровнем; один Бог знает, сколько миллионов в Евразийском Союзе, верящих опять же Бог знает во что; весь африканский континент, который вряд ли можно назвать даже полуцивилизованным; восемьдесят миллионов японцев, твердо убежденных в своем божественном праве на руководство миром; наши испано-американские друзья, которые то ли будут с нами, то ли ополчатся против нас, но которые относятся к Биллю о правах совершенно иначе, чем мы; четверть миллиарда человек, принадлежащих к дюжине европейских наций, сердца которых наполняет черная ненависть и жажда мести.
Нет, ничего хорошего не выйдет. Нелепо даже говорить о мировой демократии в течение многих и
