— занятие как раз для него.
И действительно, это был Руди. Когда из-за очередной вагонетки появилось перед ним лицо Кати, он принял это к сведению без малейшего удивления, словно каждая вторая вагонетка привозит ему такую вот Кати.
— Это пальто я вчера получил, — сказал он вместо приветствия. — Теплое, на вате. Даром дают.
— Где моя книга для пения? — вопросом ответила Кати.
— Если проработаю здесь полгода, моим будет, навсегда, — продолжал свое Руди.
— Черта с два твое, отдавай сейчас же! — закричала Кати.
— Что отдавай?
— Мою книгу для пения!
— Че-го?! Нету у меня. Я и не видел ее!
— Шаньо сказал, что ты вытащил ее из ящика и унес.
— Враки! Говорю, не видел! И потом, чего ты так из-за какой-то книжки в бутылку лезешь? Обложка у нее почти совсем оторвалась и многих страниц нет.
— Все равно отдай! Мне нужно.
Руди поправил вагонетку, одно колесо которой сошло с рельса. На Кати он больше не смотрел, покончив для себя эту историю с книгой для пения. Кати стояла как потерянная.
— Знаешь что? — сделала она новую попытку. — Я отдам тебе книгу, а себе возьму только один листок, тот, что отпечатан на машинке.
— Сказано, не видел, — буркнул Руди. — Тот, что на машинке? Ну ладно, только книга теперь будет моя.
— Так давай же! — выжидательно посмотрела на него Кати.
— У меня ее нет здесь! Ты что, думаешь, я с собой на работу книжки таскаю? — возмутился Руди. — Она дома.
— Тогда пойдем, — заторопила его Кати.
— Сейчас нельзя. С работы уходить не полагается. Дядя Силади и так уж сказал, что, если будет на меня еще одна жалоба, уволят.
Кати немного подивилась про себя, что Руди стал вдруг такой чувствительный. Дома, бывало, бабушка могла сколько угодно кричать, он все равно не шел работать, если заведутся у него в кармане хоть малые деньги. Даже с кровати не встанет, хоть ты разорвись!
— А когда ты кончаешь? — спросила Кати.
— В четыре. Я здесь и живу, совсем рядом с заводом, в момент добежим. А пока проваливай к черту! — предложил он вполне добродушно.
Как и чем заняла Кати это время — до четырех часов дня, — навсегда останется тайной. То есть не навсегда, конечно, потому что рано или поздно все выясняется, нужно только подождать. Факт тот, что в школе Кати не была, и ровно в четыре часа она стояла перед заводскими воротами, поджидая Руди. Она пряталась за фонарным столбом, чтобы не попасться на глаза сторожу и чтобы он не предложил ей еще раз хворост в белом пакетике. Вскоре появился и Руди, в берете, лихо сдвинутом на затылок. Черные кудри совсем закрывали ему лоб.
— Это пальто мне долго прослужит, — сказал он, заметив Кати.
Они прошли вдоль заводской ограды и свернули в улочку. Здесь выстроились маленькие облупившиеся беленные известкой домики. Перед каждым был крохотный палисадник. Руди выбрал самый облупленный, самый безобразный из всех и велел Кати подождать у дверей.
Двери! Словно эту калиточку когда-либо можно было принять за дверь! Сбита из трех планок, даже замка нет. Другие домики выглядели получше, в палисадниках уныло покачивались голые кусты, летом на них, должно быть, и цветы были. А метрах в ста, не больше, строились новые дома. Три больших жилых дома стояли уже готовенькие, выкрашенные в желтый цвет. Но, конечно, Руди нужно было непременно в самый поганый дом перебраться!
Соскучившись, Кати стала постукивать ногой по забору, но тут заметила перед домишком манекен, и ей сразу стало веселее. Головы у манекена не было, из шеи торчала палка, вместо ног была другая палка, подлиннее, — казалось, кукла стоит на одной ноге. На оба плеча было накинуто по связке красного перца. Они очень шли этой безголовой кукле! Кати только-только решила рассмотреть ее поближе, как из дому вышел Руди. В руке у него была бумажка. Сердце у Кати подпрыгнуло.
— Эта, что ли? — спросил Руди.
Кати развернула, и перед глазами у нее радостно заплясала первая фраза: «На что, девочка, жалуешься?»
— Эта!
Руди недоуменно смотрел на сестру. Вот ненормальная! Сама смеется, а из глаз слезы катятся…
Было, наверное, уже половина седьмого, на темной улице большими пляшущими пятнами отражался свет фонарей, когда Кати подошла к подъезду Марики. «Она ведь сколько раз приглашала!» — подбадривала себя Кати: от одной только мысли, что она идет в гости, у нее начинало ныть в животе.
Расставшись с Руди, она легко нашла дорогу домой, хотя впервые уезжала одна так далеко. К счастью, папы еще не было дома, а Шаньо только что появился: он как раз доставал из-под половичка ключ, когда пришла Кати. Шаньо приветствовал сестру словами:
— Умираю с голоду!
Кати сунула портфель в ящик, схватила кастрюльку, налила ее до половины водой, поставила на газ, потом очистила большую луковицу и тоже бросила в воду. Затем достала сковородку, ту самую, которую обнаружила под ящиком еще в бытность здесь тети Бёшке, положила в нее полную ложку жиру, растопила, засыпала сверху мукой, добавила туда еще немного паприки. Когда заправка подрумянилась, Кати сняла ее с огня, плеснула чуть-чуть холодной воды, размешала, чтобы не было комков, потом вылила в кипящую воду. Подождав еще минутку, чтобы суп загустел, Кати выключила газ. Шаньо, словно кот, кружил у Кати за спиной, нюхал воздух, никак не мог дождаться, когда уж будет готова еда. А Кати еще поджарила на жире нарезанный маленькими квадратиками хлеб и наконец объявила:
— Ну, давай есть!
Она извлекла с нижней полки стола две большие облитые глиняные миски, доверху налила в них супу, бросила в суп поджаренный хлеб, потом разыскала ложки (на это ушло минут пять, потому что оказались они в комнате на стуле) и вместе с Шаньо стала с аппетитом уплетать густую похлебку.
Роль нашлась. Можно сунуть ее Феттер под нос! Можно-то можно, но ведь Кати не была сегодня в школе. Тетя Дёрди сказала, что если это еще раз случится… Она не договорила, что тогда будет, но ясно одно: ничего хорошего ждать не приходится… И вот это случилось!
Последний кусочек хлеба Кати проглотила с таким вздохом, словно то был по меньшей мере целый слон. А потом вдруг вскочила и бросилась к тете Лаки — может, посоветует что-нибудь умное. Конечно, не Кати — тете Лаки, а наоборот!
— Хорошо, что заглянула, — сказала тетя Лаки, — а я тут пирожки с яблоками испекла.
Она положила три штуки на тарелочку, посыпала их сахарной пудрой и поставила перед Кати. Два пирожка Кати уписала в одну минуту, а третий бережно взяла в руку.
— Это я отнесу Шаньо, — сказала она.
— Ешь, ешь, — проговорила тетя Лаки, — Шаньо и папе я тоже дам, — и положила еще несколько штук на тарелочку.
«И ей не жалко для нас столько пирожков? — удивилась Кати. — А ведь сначала тетя Лаки даже ключ от подвала давать не хотела, хотя что уж с ним сделалось бы, с таким громадным ржавым ключом? Когда папа в первый раз собрался наколоть в подвале дрова, она проглотить была готова этот ключ, только бы не давать. А сейчас и рубашки папины стирает, гладит. Правда, папа сплел ей чудесную сумку из лыка, она просто нарадоваться не могла, все благодарила. А в воскресенье под вечер гулять пошли. Очень они сдружились с папой…» Да, если Кати посвятит сейчас тетю Лаки в свою тайну, вечером тетя Лаки все выложит папе как пить дать. А тогда уж пощады не жди…
— Целую ручки, — сказала Кати, встав из-за стола, взяла тарелочку и поплелась к себе.
Папа был уже дома, доедал суп из глиняной миски.
— Что было в школе? — спросил он, жуя подрумяненный хлеб.
