— Показывал, сколько раз тебе повторять! А взял потому, что хочет песни оттуда выучить.
— И, значит, листочек, отпечатанный на машинке, ты тоже видел?
— Ну да! Он перелистывал книгу, а я и увидел.
Кати замолчала и размышляла долго-долго. Шаньо решил уже, что она заснула. Но Кати и не думала спать, потому что вдруг потрясла Шаньо за плечо.
— Завтра утром я пойду с тобой.
— На кирпичный?
— Ага.
— А в школу не пойдешь?
— Нет. Папе скажу, что мне нужно выйти пораньше… как тебе.
В эту ночь Кати почти не спала. Когда тетя Лаки постучала в окно, чтобы разбудить Шаньо и папу, она вскочила первая. И так волновалась, что позабыла на столе деньги, которые папа оставил ей на хлеб, молоко, масло и какие-нибудь овощи — словом, на ужин. А ведь он три раза подряд повторил, что купить, чтобы Кати ничего не забыла!
— Лучше всего купи савойской капусты, — сказал он.
Шаньо поморщился, а Кати сказала, что не знает, как ее готовить.
— Спроси у тети Лаки или у продавщицы в магазине, — подсказал папа и ушел; он всегда уходил на работу раньше всех.
Кати подхватила свой портфель, чтобы никто ничего не заподозрил, и вместе с Шаньо трамваем поехала на завод. Всю дорогу она выпытывала у Шаньо про Руди, потому что эта история никак не укладывалась у нее в голове.
— А почему из-за девушки надо уходить из дому?
— Ну, он влюбился в нее, понимаешь?
— Если парень влюбится в девушку, он всегда уходит из дому?
— Не всегда. Но папа не разрешает Руди знаться с этой девушкой. Говорит, только приведи, обоих поганой метлой из дому вытолкаю!
— А почему?
— Потому что Руди жениться на ней хочет.
— А почему папа сердится за это?
— Потому что Руди еще сопляк.
— А если он будет с ними по соседству жить, тогда может жениться?
— И тогда не может.
— Зачем же ему тогда жить с ней по соседству?
— Потому что влюблен.
— А в меня тоже кто-нибудь влюбится?
— И в тебя тоже.
— И тогда он переедет жить к тете Лаки?
— Вот балда!
Кати оскорбленно отвернулась и стала смотреть в окно. У нее вертелось на языке множество вопросов, но раз Шаньо не хочет отвечать по-человечески, она лучше посмотрит, какие здесь дома. Странное дело, тут они гораздо ниже — двухэтажные и даже одноэтажные попадаются. Вот бы здесь они жили — уж чего лучше! Кати хоть каждый день дразнила бы кошку в свое удовольствие, и никакая тетя Аннуш — она у Шошей служит, на третьем этаже, — не выскакивала бы на кошкино мяуканье и не кричала: «Прекрати сейчас же, у господина доктора бациенты». Интересно, что это за штуковина такая — бациенты?
Наконец они прибыли. Шаньо сделал озабоченное лицо; он утверждал, что Кати через проходную не пропустят. А все же умница этот Шаньо, не зря бабушка твердила, чтобы учили его какому-нибудь хорошему ремеслу, потому что голова у парня светлая. Вот и сейчас он оказался прав. Дяденька сторож поманил к себе Кати и строго спросил:
— А тебе зачем сюда?
Кати растерянно оглянулась — может, Шаньо что-нибудь придумает? — но брат словно испарился. Пусть Кати объясняется сама как умеет, он не станет на рожон лезть из-за этой дурешки. Глаза у Кати забегали, как у куклы. Взять да проскочить стрелой в проходную? Но этот сторож, странное дело, оказался совсем молодым, и пальцы у него были все на месте, не то что у других сторожей, — словом, он догонит ее в два счета и схватит за шиворот. Сказать ему правду — что пришла за книгой для пения?.. Нет, это глупо. А потом, по мнению Надьхаю, например, правду вообще говорить не стоит, потому что за это обязательно попадет. Конечно, если скроешь правду, тоже попадет, но обычно поменьше.
— Я к брату пришла, — жалобно проговорила она наконец. — Он здесь работает, его Рудольф Лакатош зовут.
— Рудольф Лакатош, — повторил сторож. — Ну, и чего же ты хочешь от этого Лакатоша?
— Папа велел передать ему кое-что.
— А после работы это никак нельзя передать?
— Дело очень важное, — пустилась во все тяжкие Кати. — У меня мама больна.
— Больна? А что с ней?
— Живот болит. Может, даже умрет она!
— Ты знаешь, где твой брат работает?
— Знаю, я уж сколько раз была здесь! — солгала Кати, не моргнув глазом.
— Тогда беги, — сказал сторож ласково.
Кати уже рванулась было во двор, но вахтер остановил ее:
— Постой-ка!
Он достал коричневый пакет, из него вынул белый пакетик, а из белого — завернутый в промасленную бумагу сверток. В свертке оказался сильно подрумяненный и обильно посыпанный сахаром хворост. Взяв одну штуку, самую большую и поджаристую, он положил ее в белый пакет и протянул Кати:
— Отнеси это маме своей!
Кати отчаянно затрясла головой, косички так и запрыгали вокруг шеи.
— Ой, нет, пожалуйста, не надо! — крикнула она чуть не плача, повернулась и ударилась в бегство.
Только у самого заводского здания Кати немного сбавила ход, да и то все время оглядывалась, не догоняет ли ее дяденька сторож со сладким хворостом. И как это ей в голову пришло сказать, что у нее больна мама? Глупый все-таки человек Надьхаю, дяде сторожу вполне можно было бы рассказать про книгу для пения. Окажись на ее месте Марика, она непременно рассказала бы. Да и Феттер тоже. Она противная, это правда, но такого придумывать не стала бы, что мама у нее больна…
Рабочие входили один за другим, а Кати стояла, прислонившись к стене, и смотрела, не идет ли Руди. Но его не было. По двору пробегали уже только одиночки. Вдруг к Кати подошел человек в короткой куртке.
— Замерзнешь здесь, девочка! Кого ты ждешь?
— Брата своего, Рудольфа. Рудольфа Лакатоша.
— А он давно на заводе работает?
— С сентября.
— Значит, он должен быть еще на внешних работах, вон там, за зданием.
Кати весело побежала туда, ей уже порядком надоело бессмысленное стояние у стены. Позади заводского здания, на огромной, сплошь изрытой территории, копошились рабочие. Они лопатами нагружали землю в тачки, потом по рельсам подталкивали тачки к вагонеткам, сбрасывали в них землю, а вагонетки, выстроившись длинным поездом, отвозили землю на завод. Вагонетки въезжали прямо в стену завода с одной стороны и выезжали с другой уже пустые. Кати быстро огляделась. Вряд ли Руди лопатит землю, он ведь известный лентяй. Тачки таскать — работа тяжелая, в земле рыться — тоже не по нему… Но вот Кати увидела, что там, где исчезают в стене нагруженные вагонетки, кто-то стоит и наблюдает, правильно ли вагонетки выстроились, не сошли ли с пути. Это, должно быть, и есть Руди. Стоять да глазеть
