— А о чем же еще, как не о ней? Нашим старикам только этим и жить, — вздохнул Фуфлачев. — Да я, может, и сам скоро за воспоминания сяду. Чем я хуже других? Жаль только, медали у меня нет. Но, может, еще дадут — попозже?
Плотный старик в добротном кожаном пиджаке сидел за рулем казенного «мерседеса» и читал «Городские новости».
— Милости прошу, — пригласил Фуфлачев, открывая заднюю дверь.
— Здравствуйте, — вежливо сказал Рябцев, забираясь в салон. В пиджаке молча сунул газету между сиденьями и потянулся к ключу зажигания.
— Утро доброе, — уточнил Рябцев, изрядно смутившись, но водитель и на этот раз даже ухом не повел. И лишь когда профессор в сердцах хлопнул дверцей, наконец-то обернулся к чересчур нервному пассажиру.
— Что? Не слышу. Говорите громче, — водитель мельком взглянул на Рябцева и тут же, казалось, потерял к нему всякий интерес.
— Контузия у него, — снисходительно заметил Фуфлачев, поудобней располагаясь на переднем сидении. — Я же вам говорил: в воронке человек родился!
— Как же он тогда машину водит? — ахнул Рябцев.
Судя по тому, как оживилось у водителя лицо, эту фразу он услышал.
— Да что там — машина? Ерунда, — сказал водитель, оборачиваясь к Рябцеву. — Я в армии, помню, танкистом служил, сверхсрочником. Вот это техника! Бывало, едешь по Праге, а чехи что-то кричат по- своему, руками машут… Будто никогда настоящего танка не видели. Смех! Ну, пальнешь шутки ради над головами, чтоб под гусеницы не лезли, и дальше себе едешь. И хоть бы раз у меня права отобрали!
Тронулись с места. Проскочили один перекресток, другой… Бравый водитель Алексей Митрофанович с медалью, секретарь Иван Тимофеевич, ночевавший под лестницей, чиновник Фуфлачев, собирающийся писать воспоминания — все смешалось у профессора в голове наподобие коктейля. И льдинкой плавала в нем одна-единственная мысль: да неужели они об этом всерьез? Быть такого не может!
— Интересно, что вы будете делать лет через десять, когда ни одного ветерана в живых не останется? — не выдержав, спросил Рябцев.
— Ну, хотя бы одного старичка где-нибудь да отыщем, — хмыкнул Фуфлачев. Впрочем, улыбка тотчас же сошла с его лица, а глаза стали строгими, как у трамвайного контролера. — А собственно, вы-то что переживаете? Это нам воспитанием молодежи приходится заниматься. Вот мы и занимаемся. Ветеранов привлекаем, встречи организовываем… И довольно успешно. У меня, между прочим, даже грамота за это есть!
— Я вот о чем думаю… Странно все это, — неожиданно вырвалось у Рябцева. — Смотрите, что получается. Сначала одна страна одолела другую, так? Тогдашнее поколение было поколением победителей. Потом мы отказались от прежней идеологии. И нынешнее поколение стало поколением побежденных. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Ну, предположим. И что?
— Так ведь это самое страшное! Представьте, как должен чувствовать себя человек, которого общество по-прежнему называет победителем, хотя само живет совсем с другой идеологией. Все изменилось — цели, ориентиры… Мировая система, наконец. А мы как воспитывали молодежь на опыте старшего поколения, так до сих пор и продолжаем воспитывать. Как будто, чтобы считаться настоящим патриотом, обязательно медали надо на груди носить!
Что называется, прорвало. Обычно Рябцев был многословным лишь на лекциях. Кажется, профессор и сам понял свою оплошность, потому что вдруг замолчал, сделав вид, что разговаривал сам с собой. А вот чиновник Фуфлачев поступил по-другому: от острой темы прятаться не стал. Да, признаться, и некуда было: в машине разве спрячешься?
— Интересно вы рассуждаете, профессор, — начал Фуфлачев, осторожно подбирая слова. — Можно сказать, культурнейший человек, Отечественной историей занимаетесь… А простых вещей понять не можете.
— Простите?..
— Да я-то что? Прослушал — и забыл, — вздохнул Фуфлачев, и покосился на водителя. — А вот Алексею Митрофановичу слышать это было бы очень, очень обидно! Ладно, хоть контузия у человека, — и снова вздохнул. — Он ведь, знаете, прямо в воронке… Я вам рассказывал… Пуще жизни медалью дорожит! А вы, профессор, при нем такое говорите… Прямо вам удивляюсь!
Хотел еще что-то сказать, но передумал, повернулся к боковому окну и сделал вид, что рассматривает городские пейзажи.
Поглядывал в окно и Рябцев. Сейчас он вдруг обратил внимание на то, сколько в Городе пожилых людей. Буквально на каждом перекрестке профессор замечал седых и скромно одетых, терпеливо ожидавших зеленый свет. И хоть сам был давно не мальчик (уже пятьдесят семь!), увиденное его огорчало. Иному бы дома сидеть, правнуков нянчить, а он знай себе идет, еле ноги передвигает, от магазина к магазину. Не иначе как цены высматривает. А заодно уж и свежим воздухом дышит. за бесплатно.
Минут через двадцать уже подъехали к Холму. Прижались к обочине, остановились. Водитель остался дочитывать «Городские новости», а Рябцев с Фуфлачевым вышли из машины и стали подниматься по бесконечной лестнице, ведущей на вершину Холма.
Главный специалист по культуре шагал… нет, бежал… нет, именно катился вверх по ступенькам, опровергая все законы физики. Рябцев же, как человек в возрасте, шел медленно, иногда останавливался передохнуть, и тогда Фуфлачев начинал нетерпеливо крутиться на месте, то глядя на профессора, а то устремляя свой взор на Монумент. Чувствовалось, что заведующему департаментом культуры не терпится продемонстрировать свой театрально-постановочный талант во всем его великолепии.
И вот поднялись наверх, к Монументу, прошли чуть дальше и левей, мимо храма, прилепившегося к пологому склону (горели под солнцем купола). Открылся вид на низину, обсыпанную тощими кустами да березками. Здесь Фуфлачев остановился, вынул из папки лист бумаги, сложенный наподобие военной карты, и развернул его. Получилась небольшая бумажная простыня, густо разрисованная какими-то квадратиками, прямоугольниками и кружочками. А также красными и синими стрелами, переплетенными вокруг большой черной буквы М.
— Ну, вы понимаете, что «М» — это Монумент, — начал Фуфлачев в меру торжественно. — Собственно, вокруг него и развернутся эти полные драматизма события…
— Какие, простите, события?
— Известно, какие! Военно-исторические, конечно, — с суворовской прямотой отвечал Фуфлачев. — Взгляните на план-схему. Вот здесь, в лесочке, мы думаем роту автоматчиков разместить, а сюда пару пулеметов определим. Там их батарея, здесь — наша… А это — линия вражеских окопов. Видите, синим нарисовано? Сюда мы минометы поставим. Потом еще пару пушек — на правый фланг, пару — на левый…
И пошел, и пошел рассказывать, пошел показывать, да бойко так, что Рябцев лишь успевал крутить головой по сторонам и соображать, где и что должно будет стоять и размещаться.
Впрочем, профессор довольно быстро разобрался в план-схеме и тут же принялся давать Фуфлачеву полезные советы. В частности, предложил отказаться от минометной стрельбы из-за опасности ранить кого-нибудь из гостей учебной болванкой. А еще посоветовал обойтись без бронетранспортеров, поскольку на Холме такой техники отродясь не водилось.
— Без бронетранспортеров не интересно, — возразил Фуфлачев. — Ну да ладно, пусть одни танки будут. Я думаю, мы их вон в тех кустах спрячем, — и махнул куда-то влево. — Танки в самом конце представления в атаку пойдут. Представляете, как здорово они смотреться будут?
— Ну, если только смотреться…
— А то! — чувствовалось, что чиновника понесло. — Зарядим их холостыми патронами — весь Город на Холм сбежится! Да что там — танки? Военные мне по такому случаю и вертолеты пообещали дать. Как думаете, штук пять вертолетов нам хватит?
Рябцеву показалось, что он ослышался.
— Какие вертолеты? Откуда — вертолеты? — чуть не закричал он. — Вы хоть помните, когда у нас была битва за Город? Не летали тогда над Холмом вертолеты, понимаете? Не было тогда вертолетов!
