Конструктор Сикорский их еще не изобрел.
— Не изобрел, говорите? А жаль, — было видно, что чиновник расстроился. — Ладно, мы и без Сикорского обойдемся!.. Да, самое главное чуть не забыл: в конце представления вон из тех кустов появится городской мэр. На белом коне, между прочим.
— Мэр? На белом коне? — переспросил Рябцев.
— Мэр. А кто же еще? Именно на белом! — торжественно возвестил Фуфлачев. Щеки у него покрылись легким румянцем. — Но это еще не все. Как только мэр появится из кустов, тут же навстречу ему из-за Монумента выедет… Как вы думаете — кто?
— Неужели Президент? — ахнул Рябцев.
— Ну что вы! — Фуфлачев рассмеялся, довольный произведенным эффектом. — Президент у нас среди почетных гостей будет сидеть. Я думаю министру культуры предложить в представлении поучаствовать. Ему тоже коня дадим, только вороного. Вот на нем министр к мэру и подъедет. Аркадий Филиппович отрапортует о завершении театрализованного представления, министр поблагодарит за отличную подготовку к празднику, массовка три раза «ура!» прокричит… Потом оба поскачут с Холма в городской театр, на торжественное собрание, посвященное празднованию очередной Годовщины. А дальше — по обычной схеме: речи, награждения, цветы, аплодисменты. Буфет, наконец. А вечером — праздничный фейерверк и большое народное гуляние.
С минуту оба молчали: Фуфлачев — от полноты нахлынувших на него чувств, Рябцев — от размаха развернувшейся перед ним картины.
— Вот такой у меня замысел, — скромно заметил Фуфлачев, аккуратно сложил план-схему и уместил его в папку. — Думаю, для первого знакомства с постановочным замыслом сегодняшней поездки вполне достаточно. Да вы не волнуйтесь, времени у нас много, еще успеем детали обсудить.
Рябцев поглядел на Фуфлачева и ничего не сказал. В глазах чиновника профессор увидел блеск стали, всполохи огня и боевые хоругви.
По дороге с Холма они расстались. Фуфлачев отправился в городскую администрацию, а Рябцев решил заглянуть к своему давнему приятелю — Ивантееву. Когда-то оба они учились в одной школе и жили в одном дворе, потом каждый пошел своей дорогой. Рябцев двинулся по научной линии: после университета подался в аспирантуру, потом защитил кандидатскую, а вскоре и на докторскую замахнулся, и тоже оплошки не дал. А Ивантеев, тот больше по строительной части: мотался по Заполярью, лет десять прожил в Уренгое, потом вернулся в Город и продолжал строить дома… Правда, выше начальника участка так и не поднялся. А выйдя на пенсию, пришел работать на Холм — техником-смотрителем Монумента, да так здесь и прижился.
Дядя Саша, как звали Ивантеева, был своего рода достопримечательностью Холма, его верным талисманом, без которого Холм потерял бы половину своих исторических достоинств. Вот уже двадцать лет дядя Саша каждое утро заходил внутрь Монумента и осматривал сложную систему стальных тросов, которыми поддерживалось многометровое сооружение. И двадцать лет же, регулярно раз в месяц, в любую погоду, дядя Саша поднимался по бесконечным внутренним лестницам на Монумент, выползал на его бетонное плечо и подолгу сидел там, в одиночестве, глядя на раскинувшуюся далеко внизу Реку.
Кто знает, о чем думал в эти минуты старый смотритель, кого вспоминал? Может, своего отца, гвардии рядового Ивантеева, десять послевоенных лет прохрипевшего простреленным легким в сырой заводской комнатенке и умершим в полном убеждении, что чистые и светлые квартиры со всеми удобствами строят лишь для тех, кто не воевал? А может, дядя Саша в эти минуты мысленно беседовал с соседом своим, стариком Евсеевым, аккуратно напивавшимся с каждой пенсии и вспоминавшим всегда одно и то же — как его однажды расстреливали свои же близ безымянного хутора, где держал оборону их истрепанный полк.
Покурив и вдоволь наглядевшись на Город, Ивантеев спускался на грешную землю и отправлялся в приземистое двухэтажное здание, где размещалась инженерная служба, отвечавшая за техническое состояние исторического памятника. Там он открывал специальный журнал и корявым своим почерком записывал всегда одну и ту же фразу: «Монумент проверен, замечаний нет. Техник-смотритель Ивантеев».
Дядю Сашу Рябцев застал в крохотной комнатке на первом этаже, под лестницей. Смотритель сидел у окна с видом на Монумент и пил чай из эмалированной кружки. Баранки, наполовину высыпанные из пакета, горкой лежали на столе. Сахару у Ивантеева как всегда не было.
— Садись, чайку попей. По делам или как? — спросил дядя Саша, здороваясь с Рябцевым за руку.
— По делам. Сам ведь знаешь, Годовщина скоро. Департамент культуры собирается на Холме театрализованное представление устраивать. Вот, приехал на месте посмотреть, проконсультировать, — объяснил Рябцев, подсаживаясь к столу.
— А без представления никак нельзя? — хмуро буркнул Ивантеев. — Я так думаю, Холм — не то место, чтобы театры устраивать.
— Что-то ты сегодня сердитый. Что-нибудь случилось? — спросил Рябцев. Обычно смотритель встречал его куда более радушно.
— Не знаю, Миша. Может быть, и случилось, — вырвалось у смотрителя. — Еще сам толком не разобрался.
— Да в чем дело?
Смотритель отставил в сторону недопитый чай и посмотрел на профессора долгим тревожным взглядом.
— Слушай, Миша, ты меня уже сколько лет знаешь. В одном дворе росли, так? — вполголоса заговорил он.
— Было дело, росли, — не стал отрицать Рябцев. — И что?
— Выпиваю, конечно, ни без того, — все так же тревожно продолжал дядя Саша. — Однако белой горячки сроду не было, и на голову я никогда не жаловался. Ведь не жаловался?
Рябцев пожал плечами, не понимая, куда клонит смотритель.
— Да ты хоть скажи, в чем дело?
— Вот и я бы хотел это знать, — Смотритель с минуту помолчал, раздумывая, и наконец, решился. — Ты знаешь, Миша, с нашим Монументом что-то не то происходит.
— А что именно? — осторожно спросил Рябцев, и внимательно поглядел дяде Саше в глаза. В зрачках у смотрителя серым облачком висела тревога.
— Я так думаю, почва под Монументом начала просадку давать. Уже сантиметров на тридцать в землю памятник ушел, а может, даже больше. Понимаешь?
— А ты не ошибся?
— Смеешься, Миша? Да я уже двадцать лет за Монументом слежу, каждую трещинку в нем знаю!
И здесь дядя Саша перешел на торопливую скороговорку, в которой попеременно упоминались стальные тросы, бетонное основание, специальные датчики, умный прибор гирокомпас… Ну, словом, каша получилась невообразимая. Впрочем, профессору она оказалась вполне по зубам. Задав пару-тройку наводящих вопросов, Рябцев понял: с Монументом и в самом деле происходит что-то неладное. Вроде бы как в землю он стал проваливаться, если, конечно, Ивантеев не ошибается. Основание, что ли, у Монумента грунтовыми водами подмыло?
— Ты кому-нибудь еще об этом говорил?
— Нет еще. Да и зачем? — Лицо у смотрителя стало грустным. — Того и гляди, за сумасшедшего примут.
В тот день Ивантеев проснулся рано, семи еще не было. Голова была тяжелой после вчерашнего. «А не надо было в гости заходить,» — упрекнул себя дядя Саша. Впрочем, переживай, не переживай, а на работу все одно идти надо.
Дядя Саша поднялся и сходил на кухню — поставил чайник на газ. Присел к столу, собирая мысли в порядок. Вспомнил вчерашний вечер, как пришел проведать соседа — старика Евсеева. Тот сначала пожаловался, что опять ему пенсию задерживают («Был бы я генералом, на блюдце бы ее носили!»), а потом похвастался — мол, сегодня от нашего мэра помощь получил. И тут же выставил на стол бутылку «Капели».
