много странных заказов, поэтому не удивился. Изготовителю стрел я показал болт и дал заказ сделать три десятка точно таких. Наконечники приделать бронебойные, которые ему принесет кузнец. Я убедился, что кольчугу они пробивают не хуже, чем броню, так что заказывать еще и острые, «противокольчужные», нет смысла. Кожевнику заказал колчан по образу и подобию моего. Столяру — ложе арбалета. Лучнику — три тетивы нужной длинны. Первому кузнецу — стальной лук, но длиннее того, что у меня. Второму — рычаг. Третьему — три десятка бронебойных наконечников, которые отнести изготовителю стрел, и три крючка- тройника, которые отнести меднику. Со всеми договорился расплатиться солью, причем белой, которую соглашались брать по рыночной цене, хотя покупать ее за деньги не хотели. Или денег не имели.
На пятый день к вечеру из похода вернулся вождь этого городища. Он ехал на красивом вороном коне. Сзади вели второго, гнедого и более крупного, в броне из небольших железных пластин, нашитых на кожаную основу встык. На вожде был островерхий шлем с золотым орнаментом, чешуйчатый доспех поверх кольчуги. Ножны меча были с золотыми вставками. Его сопровождала дружина, тяжеловооруженная, с длинными копьями, на крупных, ухоженных лошадях, с заводными на привязи. Это их соплеменники, которые пошли дальше на запад, станут родоначальниками рыцарей. За дружиной ехали всадники победнее, которые охраняли длинный обоз из кибиток, нагруженных доверху добычей, толпу пленных, гуннов и вроде бы славян, причем преобладали женщины и дети, табун лошадей, большое стадо коров и быков и еще большую отару овец. Вся эта процессия, поднимая пыль, скрипела колесами, кричала, ржала, мычала, блеяла, пока не рассосалась по городищу, которое потом вздрогнуло от гульбы.
Скилур тоже каким-то образом оказались в числе приглашенных. Звал и меня, но я остался присматривать за арбой. Мало ли, что пьяным придет в голову?! Они ведь победители, удаль прет из всех отверстий. До половины ночи отовсюду раздавались пьяные крики, песни, звон оружия, стоны и плач. Несколько раз пьяные группками и поодиночке прохаживались по базару, но никого не обижали, наоборот, угощали чем-то хмельным, я так и не понял, чем.
Весь следующий день они делили добычу. Ночью опять пили. А утром, проспавшись, потянулись на базар обменивать то, что получили, на то, что хотели бы иметь. Первым ко мне подошел молодой воин с разбитой губой. Он еще не протрезвел.
— Медовуха? — показал он на две бочки на моей арбе.
— Да, — ответил я, хотя не собирался продавать их здесь. Но меня учили: если предлагают хорошую цену, продавай. И я назвал «хорошую» цену, ожидая, что ант сбросит ее до приемлемой.
Он не стал торговаться. Они вообще, за редким исключением, не торгуются. Устраивает цена — берет, нет — идет дальше. Этого цена не смутила. Золота у него не было вообще, серебра мало, поэтому предложил мне в обмен рабов по цене раз в десять ниже херсонских.
— Не доведу их до Херсона, охраны мало, — отклонил я.
С лошадьми, коровами и овцами я тоже не хотел связываться.
Тогда он немного подумал и предложил:
— А кибитку с двумя волами возьмешь?
От этого предложения я не смог отказаться. Мы ударили по рукам, и он сразу убежал, пообещав скоро вернуться. Только он исчез, появился другой любитель медовухи. У этого было серебро. Но я побоялся нарушать договор. Уже знал, что шестом веке к устным договорам относились намного ответственнее, а роль арбитражного суда выполнял меч. Решение выносилось без сложных разбирательств и делало ответчика короче на голову. Я предложил новому покупателю дорогую ткань, и он остался доволен двумя рулонами и оставил мне свое золото и серебро.
Кибитку с двумя волами первый покупатель привел в компании другого анта, видимо, ее владельца, с которым они как-то договорились. Погрузили обе бочки в кибитку, отвезли их, а потом ее привел мальчишка. Взрослым было некогда, пробовали медовуху. Видимо, анты тоже поучаствовали в создание русского этноса. Или это славяне повлияли и на них. Скилур выпряг волов и повел на пастбище. Он сказал, что животные молодые, долго будут служить. Оставалось поверить ему на слово, потому что в волах я не разбирался абсолютно.
Покупателей становилось всё больше. Я обменял еще три рулона дорогой ткани на меха и почти всю оставшуюся соль на мечи и топоры по цене железного лома и на три рулона льняной ткани. Покупатели ходили в сопровождении своего капитала — группы захваченных рабов, которых предлагали на обмен. Эти рабы несли и другой товар на продажу, изредка меха, но чаще плохое оружие или ношеные вещи. Очередной ант, пожилой мужчина, явно отменный рубака, шел в сопровождении молодой жены. Они схватились за рулон яркой дорогой материи, лежавшей на арбе, и потребовала:
— Хочу эту!
Ант предложил мне выбирать оплату из его рабов, шкур бобра и ношеной одежды. Ничего меня не заинтересовало. Рабы мне не нужны, ношеная одежды — тем более, а мех бобра, конечно, красивый, теплый, влагостойкий, но тяжелый, женщины его не любят. Я собирался отказаться, но наткнулся среди рабов на красивое родное русское личико, курносое и голубоглазое. Даже беда не портила его. Ей было лет пятнадцать, не больше, но в прореху рубахи проглядывала вполне сформировавшаяся сиська. Девушка держала за руку у локтя мужчину вдвое старше и похожего на нее. Наверное, отец. Почувствовав мой взгляд, мужской, энергетичный, она сразу подобралась, пригладила волосы и искоса посмотрела на меня, улыбнувшись кончиками губ. Прямо девица на дискотеке! Что значит инстинкт…
Ант перехватил мой взгляд и, хитро улыбаясь, сказал:
— Бери ее, красивая девка, — и он показал жестами, для чего она мне пригодится, причем двигал правым указательным пальцем внутрь сжатого кулака не сверху через кольцо большого и указательного левой руки, как делают русские, а снизу, скользя им по ладони.
— Этого мало, — сказал я.
Девушка сразу сникла, будто сказал, что некрасивая.
— Еще того мужика, что с ней, и все меха бобровые, — потребовал я.
Ант собирался возмущенно отказаться, но жена так на него глянула, что он сразу захлопнул рот. Она потянула с арбы рулон материи, а я показал жестом пленнику с мехами положить их на место рулона, а отцу и дочке подойти ко мне.
Девушка опять улыбнулась: все-таки красивая! А ее отец, когда понял, что больше не принадлежит анту, сказал ему заветное русское слово и еще одно, наверное, какое-то прилагательное. Я повторил его и спросил, что оно значит? Отец не понял меня. Ответила его дочка, показав, ухмыльнувшись, на Гарика. Ага, значит, собачий! И тут до меня дошло, что ант слышал оскорбление, но не прореагировал на него. Пленные прореагировали, а он нет. Никак. И это в присутствии женщины! То есть ант и его жена не понимали сакральный смысл русского мата, не славянское и не аланское это слово. А тот, кто матерился, не понимал по-старославянски.
Я спросил у девушки на старославянском, который она немного понимала:
— Из какого вы народа?
— Рось, — ответила она.
— А где жили? — спросил я.
— В лесу на берегу реки, — ответила девушка.
Более точный адрес трудно придумать.
— В каком направлении отсюда? — поинтересовался я.
Она пожала плечами, потом перевела вопрос отцу. Тот посмотрел на солнце и показал на север.
— Долго шли? — спросил я.
Она показала пять пальцев и сказала, что больше. Видимо, считать умеет только до пяти — столько пальцем на одной руке. До того, что рук у нее две, еще не доучилась.
Значит, Полтавская область, или Сумская, или даже Курская. Однако! Они враги пришельцев аланов и славян и, судя по одежде и месту постоянного жительства, беднота, следовательно, коренное население. Да и самоназвание похожее. При этом старославянский им не родной язык, но матерятся чисто по-русски. Ладно, пусть этот вопрос останется историкам, чтобы было из чего выкроить докторскую диссертацию.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Ална, — ответила девушка и, показав на отца, назвала его имя: — Семерий.
Я назвал свои полное и короткое имена и сказал:
— Тебя буду называть Алёна, а его Семён.
