— За веру пострадал, — произнес Евпатерий и перекрестился.
Я не стал. И так сегодня уже перекрестился больше раз, чем за всю предыдущую жизнь.
— На сколько серебра и меди можно разменять один солид? — спросил я.
— Один солид равен двенадцати серебряным милиарасиям, или двадцати четырем серебряным силиквам, или двести восьмидесяти восьми медным фоллисам, или одиннадцати тысячам пятьсот двадцати нуммиям, — ответил дукс стратилат Евпатерий.
Я достал все имеющиеся у меня серебряные и медные монеты и попросил показать, какая из них как называется. Оказалось, что у меня по одному милиарасию и силикве, три фоллиса и сто шестьдесят пять нуммиев разного номинала.
Затем задал самый мучивший меня вопрос:
— Какой сейчас год?
— Шесть тысяч восемьдесят третий, — ответил Евпатерий.
Цифра меня удивила. Потом вспомнил, что летоисчисление вели от сотворения мира.
— А от рождества Христова какой? — спросил я.
Дукс стратилат Евпатерий задумался и посмотрел на своего серого помощника. Тот что-то начертил костяным стержнем в открытом, небольшом, медном складне и показал дуксу. Внутренняя сторона, на которой писал помощник, была покрыта воском.
— Пятьсот семьдесят пятый, — прочитал Евпатерий. — А у вас какое летоисчисление?
— Раньше было свое собственное, а сейчас ведем от рождества Христова. Никак не привыкну к нему, — нашелся я.
На том и распрощались.
Евнух молча проводил меня до крыльца. Как ни странно, все мое барахло осталось нетронутым. Неподалеку от него стояло несколько солдат, явно свободных от службы. Увидев меня, один из них спросил:
— Не хочешь продать что-нибудь из трофеев?
— Могу кое-что, — ответил я.
Себе оставил копье, щит, кольчугу, пояс с мечом и ножом Тавра и шлем лучника, который лучше сидел на моей голове, и его вещь-мешок со всем содержимым, куда добавил еще и обе их рубахи. Остальное выставил на продажу. По принципу аукциона, который, оказывается, им был знаком.
Кожаный доспех ушел за восемь солидов, лук со стрелами и горитом — за пять с половиной, пояс с коротким мечом и ножом — за четыре солида и пять милисариев, шлем — за два солида и один фоллис, щит — за семь милиарасиев, сапоги — за две силиквы. Я стал богаче еще на двадцать с лишним солидов. Наверное, на рынке я бы получил побольше, но где он — этот рынок?! А ходить искать его с таким количеством барахла мне было по облому. И так бабла, по местным меркам, немерено!
— А где здесь можно переночевать? — спросил я.
— У моей сестры, — сразу ответил солдат с плутоватым лицом, который купил шлем.
— За сколько? — поинтересовался я.
— Всего фоллис за ночь! Дешевле в городе не найдешь! — заверил он меня.
Судя по улыбкам других солдат, найдешь и быстро. Но займусь этим завтра.
Плут, которого звали Агиульф, даже помог мне, взяв копье. По пути уведомил, что иностранцам запрещено заходить в город с оружием. Мне сделали исключение. Можно иметь при себе только кинжал, нож или посох. Рассказал, что дукс стратилат Евпатерий у них хороший, потому что ворует в меру. Зато кентарх (сотник) — та еще сволочь!
Чем дальше мы шли, тем сильнее воняло тухлой рыбой. Пересекли улицу, которая была шире предыдущих раза в полтора и дома на ней были побогаче, и много лавок. По словам Агиульфа, начиналась она от порта, в той стороне была и центральная площадь. Дальше все чаще попадались большие, иногда длинной в квартал, четырех— и пятиэтажные дома. Но сестра Агиульфа жила в маленьком двухэтажном. Мы вошли в узкую калитку, прошли по проходу, образованному стеной дома, полом террасы, идущей вдоль второго этажа, и другой стеной, как потом оказалось, просто отделяющей этот проход от двора, ограниченного глухой стеной соседнего дома и каменным ограждением высотой метра в два. Во дворе еще сильнее воняло тухлой рыбой. Вдоль него висела, поддерживаемая шестами, рыболовная сеть с очень мелкой ячейкой, которую чинили женщина и девочка лет двенадцати, обе с затюканным выражением лица, и шустрый мальчик лет десяти, который делал вид, что работает. Еще две девочки лет трех и пяти играли в куклы двумя поленцами, завернутыми в грязные лоскуты материи. Агиульф по дороге рассказал, что его зять — рыбак, ушел в море, вернется только завтра утром. Зять богатый: имеет большую лодку и двух рабов.
Агиульф что-то сказал ей на языке, похожем на норвежский. Она кивнула головой, подошла к одной из трех дверей на первом этаже и открыла ее. Дверь висела на кожаных петлях, закрепленных деревянными шпильками. За ней была узкая каморка, большую часть которой занимали нары, покрытые соломой, и колода, как бы заменяющая стол. М-да, это вам не пятизвездочный отель! Наверное, жилье их рабов. Но отказываться поздно. Поэтому я прислонил к стене щит и положил на колоду вещь-мешок с кольчугой и оружием. Агиульф поставил рядом с щитом копье, острием вверх.
— Отличное место! — уверял он меня. — Здесь тихо, никто не будет тебе мешать, спи спокойно! Если заплатишь, она тебя накормит, обстирает.
Кормежка, скорее всего, будет под стать жилью, а вот постираться не помешает. Я достал рубашки разбойников и их жертв. Договорились, что платой за стирку будет женская рубаха. Я догадывался, что меня грабят без ножа, но слишком устал морально, хотел поскорее избавиться от Агиульфа и утрясти в голове всё свалившееся на нее с момента падения с яхты. Сказал солдату, что хочу спать, зашел в каморку и сразу закрыл ее. Запор был деревянный, в виде вытянутого ромба, который насадили на рукоятку короткого весла, причем лопасть находилась снаружи. То есть, крутанув лопасть, поворачиваешь ромб и открываешь или закрываешь дверь, а изнутри крутишь ромб рукой. Я достал из сумки серебряную флягу и развалился на соломе. Она неприятно колола. Как на ней спят рабы?! Впрочем, выбора у них нет.
А у меня выбор есть, потому что умудрился не стать рабом и даже заработал на несостоявшихся рабовладельцев. Прихлебывая кислятину из фляги, принялся обсасывать варианты. Хорошо или плохо, что оказался здесь? Не знаю. Там я был одинок. Да, были друзья, но виделись мы редко, больше общались по телефону и интернету. Заплачет кто-нибудь по мне? Разве что мать и сестра. Но они и так не видели меня несколько лет. Я работал по два, а то и по три контракта подряд, брал отпуск только, если он выпадал на лето, и с теплохода сразу пересаживался на яхту. На нее и тратил деньги. Ну, еще на баб, на короткие и яркие романы. Всё равно оставалось больше, чем мне надо. Жениться бы во второй раз, чтобы рубка бабла приобрела смысл, но с годами требования мои становились всё выше, а внешние данные всё ниже. А в последние года два мне стало как-то пофигу. Наверное, как утверждают ученые, начался кризис середины жизни. Я даже не боялся попасть в кораблекрушение, умереть. Существовал на автомате и без вектора. Любой ветер мне бы попутным.
А чем мне здесь заниматься? Устроиться капитаном? Но кто возьмет незнакомого человека? Тем более, что у них тут наверняка суда прибережного плавания, надо помнить береговую линии. Некоторые отрезки черноморского побережья, Босфор и Дарданеллы я помню, но этого мало. А начинать с матроса нет желания. Купить лодку и ловить рыбу? Лодка должна быть не дороже хорошего коня, денег хватит. С голоду не умру, но и разбогатею вряд ли. А мне уже не двадцать лет, и пенсию здесь не платят. Обеспечить себя в эту эпоху можно только с оружием в руках. Командир легкой кавалерии — не так уж и плохо. Глядишь, добычу богатую возьму. Или погибну. В обоих случаях проблема старости будет решена. Но насколько я помню, Херсону Византийскому везло. Его сумеет захватить только князь Владимир, и случится это через несколько веков. Осталось научиться ездить верхом, махать мечом и колоть копьем. Но научиться не в Херсоне. Сюда надо вернуться уже подготовленным воином. Ладно, поживем, потремся здесь, может, что- нибудь поинтереснее найдем. Чему научил меня флот — это быстро обживать новое место и окружение. Я отложил пустую флягу и заснул.
4
